http://www.livejournal.com/update.bml

РУССКИЕ СОЛДАТЫ В СЕВЕРНОЙ АФРИКЕ. Глава 3

Английский генерал: «К нам уже бежали советские военнопленные из Франции, всех мы их послали в Северную Африку…»
Советский полковник: «Я готов ехать в Тобрук… Может, это хоть в какой-то самой маленькой степени поможет моей Родине».
«Падая побледневшим лицом на север, Хлебников выбросил руки вперед, словно стараясь дотянуться до Родины. Горячий ветер из Сахары старательно принялся заносить тело песком и к утру насыпал над ним неуютный могильный холмик».

Глава третья. КТО ВЫ, ПОЛКОВНИК ХЛЕБНИКОВ?

От Каира до Эль-Аламейна – 300 километров. Не такое уж большое расстояние. Но у корреспондента ежедневной газеты немало хлопот. Он не может в любой момент сорваться с места, бросив на пару дней свой корпункт. Такую поездку надо планировать заранее, согласовывать ее с редакцией. Так было и в тот раз. Мой шеф, Павел Епифанович Демченко, редактор «Правды» по отделу развивающихся стран, сам ветеран войны, мое предложение съездить в Эль-Аламейн одобрил сразу же.
Готовясь к поездке, я решил поискать книгу Сергея Борзенко. Собственно, в Каире в ту пору это можно было сделать только в одном месте – в библиотеке советского посольства. Наш культурный центр с его обширной библиотекой был в свое время закрыт президентом Садатом и все еще не работал. Мне сопутствовала удача. Называлась книга «Эль-Аламейн. Баллады и повести» и была издана в Москве в 1963 году. В заглавной повести, «Эль-Аламейн», рассказывалось вот что.

Побег в Африку

Разведка боем

Итак, получив письмо от Вячеслава Афанасьева с вырезкой из «Советской России» и прочитав книгу Сергея Борзенко, я отправился в Эль-Аламейн. Сомнений в том, что книга основана на реальных фактах, не было.
От старших коллег по «Правде» я узнал, что Сергей Александрович Борзенко (1909 – 1972) прошел Великую Отечественную с первого и до последнего дня в качестве военного корреспондента. Он первым из журналистов и писателей был удостоен звания Героя Советского Союза. Как сказано в указе Президиума Верховного Совета СССР от 17 ноября 1943 года, «за форсирование Керченского пролива, захват плацдарма на Керченском полуострове и проявленные при этом отвагу и геройство».
После войны Борзенко работал в «Правде», в качестве ее специального корреспондента побывал в двух десятках стран, включая Египет. Не бросая журналистики, занимался и литературой. Он автор нескольких романов и повестей, в основном о войне.
По мнению Борзенко, наши соотечественники не только сражались в египетских песках, но и погибали там. Быть может, те, чья жизнь оборвалась у Эль-Аламейна, и сейчас еще числятся на родине «пропавшими без вести», и где-то ждут их родные и близкие…
Надгробные плиты стоят шеренгами, будто солдаты в строю. Могилы разделены на сектора-батальоны поперечными дорожками. У входа на кладбище – колоннада-кенотаф, венчает же его огромный каменный крест.
Когда бродишь по кладбищу союзников в Эль-Аламейне, то понимаешь, почему та война называлась мировой. На надгробных плитах – не только английские, но и французские, польские, чешские, индийские, еврейские, африканские имена… Представители более двух десятков стран разных континентов участвовали в этом сражении. А что же наши соотечественники?
Два дня в августовский зной 1987 года с присоединившимся ко мне в поездке корреспондентом агентства печати «Новости» Иваном Меньшиковым мы проводили, что называется, разведку боем: осматривали в Эль-Аламейне могилу за могилой. Но ни одного советского солдата мы там не нашли. Во всяком случае, среди тех, чьи имена выбиты на надгробных стелах. Тогда мы присели в тени колоннады и обратились к справочной книге, где в алфавитном порядке расположены 11945 имен тех, кто в разное время погиб в Северной Африке и неизвестно где похоронен. Фамилии этих людей выбиты на стенах колоннады.
К мемориалу то и дело подъезжают туристические автобусы. Толпы экскурсантов, преимущественно европейцев, проходят обычно колоннаду насквозь и устремляются прямо на кладбище. Но от одной группы отделяются худенькая рыжеволосая женщина и с ней – мужчина чуть постарше. Сначала они просто наблюдают, как мы изучаем книгу, а спустя некоторое время начинают выказывать признаки нетерпения.
- Простите, вы еще долго? – спрашивает по-английски женщина. – Можно взять книгу на одну минутку?
Мы передаем ей книгу.
- Где-то тут похоронен мой дедушка, – поясняет женщина.
- Так вы здесь в первый раз?
- Ну да! – вступает в разговор мужчина. – Приехали по турпутевке. А вообще живем в Австралии, в Аделаиде.
- Нашла! Сектор В-16! – Женщина возвращает нам книгу. – Славу Богу! Я всегда так хотела встретиться с дедушкой!
Они уходят искать могилу, а мы досматриваем книгу. Осталась уже последняя буква английского алфавита, «зет». И вот – читаем: «Младший лейтенант Звегинцов Иван Дмитриевич. Погиб 28 декабря 1941 года. Смотри 29 колонну».
Находим нужную колонну, а на ней – такое привычное глазу русское имя. Все так, как в книге. Но русский – не обязательно советский. Возможно, он из эмигрантов. Надо навести справки.
В Каире Меньшиков встретился с британским военным атташе и попросил его сделать запрос в штаб-квартиру Комиссии по военным захоронениям стран Содружества в английском городе Мейденхед. Ответ, по словам британского полковника, был таким: «Мистер Звегинцов – советский офицер». Но когда спустя некоторое время, уже после возвращения Ивана в Москву, я запросил также Центральный архив министерства обороны СССР в городе Подольске, ответ оказался совсем другим: «В картотеке по учету безвозвратных потерь офицерского состава младший лейтенант Звегинцов (Звягинцов, Звегинцев) Иван Дмитриевич не значится». Загадку эту я разгадал лишь спустя полтора десятилетия.
Поправка к «Некрополю»

1 августа 2000 года я опубликовал в «Труде», где в ту пору работал, очерк о живущей в Александрии дочери русских эмигрантов Татьяне Николаевне Монти. Упомянул в нем о «русском склепе» на греческом православном кладбище в центре города, где похоронены наши соотечественники, для которых Египет стал второй родиной.
Вскоре в корпункт пришло письмо из Владикавказа, от профессора Северо-Осетинского государственного университета Галины Таймуразовны Дзагуровой. Она писала, что занимается изучением русской эмиграции и просит прислать ей список россиян, похороненных в Александрии.
Если уж составлять список соотечественников, закончивших свой жизненный путь в Египте, то не только александрийцев, подумал я. И надо издать его отдельной брошюрой. Ведь это важный источник и по истории русской эмиграции, и по генеалогии – отрасли исторической науки, ставшей очень популярной в России в конце ХХ века.
Во время летнего отпуска в Москве я купил брошюру «Храм-памятник в Брюсселе. Список мемориальных досок». Брошюра была издана в Санкт-Петербурге, в серии «Российский некрополь», выпускаемой Русским генеалогическим обществом. На последней странице обложки были напечатаны адрес и телефон редактора серии, Андрея Александровича Шумкова. Я позвонил в Петербург, представился и предложил Шумкову подготовить описание российского некрополя в Египте. Он охотно согласился и пообещал издать его.
Я взялся за работу. Вновь побывал на греческих православных кладбищах и в Каире, и в Александрии, посмотрел кладбищенские книги. Поднял свои записи о посещении английских военных кладбищ. В итоге получился список из 729 имен, в который я включил и Звегинцова.
Перед самым Новым годом я окончательно вернулся из Каира в Москву, а вскоре встретился с Шумковым, приехавшим в столицу по делам, и отдал ему рукопись некрополя.
Через пару месяцев редактор «Российского некрополя» вновь приехал в Москву и привез мою рукопись, подготовленную к печати в соответствии с принятым в серии стандартом. Просматривая ее, я обратил внимание на то, что к дате гибели Звегинцова Шумков добавил место – Эль-Агелия и название части, в которой он служил: 7-я танковая дивизия британской армии.
- Откуда вы знаете, где погиб Звегинцов? – спросил я Андрея Александровича.
- Он – представитель знатного русского рода, – ответил Шумков. – После революции семья Звегинцовых эмигрировала.
- Так значит, Иван Дмитриевич – вовсе не советский офицер?
- Нет, английский.
- А как связаться с его родственниками?
- Напишите в Париж, Сергею Сергеевичу Оболенскому, – посоветовал Шумков. – Он – дальний родственник Звегинцовых. – И дал мне адрес.
Председатель Союза русских дворян во Франции князь Оболенский ответил мне без промедления и дал адрес одного из Звегинцовых, Петра Владимировича. Но оказалось, что тот – представитель французской ветви семьи, а Иван Дмитриевич – английской. Впрочем, Пьер Звегинцов поддерживает связи со своими родственниками в Англии. Благодаря ему я в конечном итоге нашел племянника И.Д. Звегинцова, Павла Дмитриевича.
От него я узнал, что Иван Дмитриевич родился в Петербурге 29 мая 1912 года. Его отец, Дмитрий Иванович (1880 – 1967), был полковником, участвовал в Первой мировой и Гражданской войнах. Мать Мария Ивановна (1883 – 1943) – урожденная княгиня Оболенская. В 1920 году семья покинула Россию и поселилась в Англии. Иван (на второй родине его обычно звали Джек), человек веселого нрава, окончил престижную школу Блоксхэм, но чем занимался потом, племянник не знал. В 1940 году он женился, однако детей завести не успел. Его призвали в армию и направили на фронт, в Северную Африку, где он и погиб…
Живой свидетель

Каждый год в конце октября у мемориалов в Эль-Аламейне собираются ветераны, чтобы отметить очередную годовщину сражения. В 1987 году их было больше обычного: круглая дата – 45 лет. Упустить такую возможность встречи с участниками тех событий было бы непростительно. И я вновь отправился туда…
В ту пору в окрестностях Эль-Аламейна была всего одна гостиница – в Сиди-Абдель-Рахман. Там и поселились ветераны. Я занял стратегическое место в холле и останавливал всех подряд, задавая единственный вопрос: не знают ли они об участии в сражениях советских воинов? С разрешения менеджера гостиницы даже вывесил на двери объявление аналогичного содержания, снабдив его отрывными листочками с моим адресом. Но увы, большинство ветеранов говорило решительное «нет», некоторые отвечали, что вроде что-то слышали, но ни один не припомнил ничего конкретного.
А месяца через два из Канады пришло письмо. Джозеф Суини извинялся за давшую слабину память и рассказывал такой эпизод.
«В начале 1943 года, то есть уже после разгрома фашистов под Эль-Аламейном, я ехал на машине в Александрию. В местечке Сиди Бишр заметил у дороги двух солдат в английской форме. Остановился, подсадил их. Оказалось, что это русские или, возможно, украинцы. Один всю дорогу молчал, а с другим я пытался объясниться. Я неплохо знал сербско-хорватский, а ведь это славянский язык. Из рассказа попутчика я понял, что это бывшие советские военнопленные. Фашисты привезли их из России в Африку (в Тунис) для того, чтобы использовать на подсобных работах. Во время наступления союзников они были освобождены из плена и примкнули к английским войскам».
Удивительные вещи проделывает жизнь! В годы Второй мировой войны в казармах Сиди Бишр, где в начале 20-х годов находился «русский городок» эмигрантов, был лагерь для интернированных. Вероятно, попутчики Суини были оттуда. И, конечно, ничего не знали о прошлом казарм. А вот еще что интересно в свидетельстве англичанина, живущего в Канаде: существовал и второй путь советских воинов в Африку, кроме побега из плена, описанного у Борзенко, и притом более короткий.

Отклик читателей. «Они сражались в песках».

Так постепенно у нас с Иваном Меньшиковым набрался кое-какой материал для выступления в газете: книга Борзенко, Звегинцов, свидетельство Джозефа Суини… Некоторое время мы колебались – писать или продолжать поиски. Смущало то, что, несмотря на обстоятельную «разведку боем», нам так и не удалось найти в Эль-Аламейне могил советских воинов. Но, может, соотечественники покоятся под некоторыми из 83 надгробий, где выбито краткое: «Неизвестный союзный солдат»?
Немало таких надписей и на других английских военных кладбищах, разбросанных по всей Северной Африке от Египта до Алжира. Решили все же: надо писать. Рассказать о том, что удалось узнать, может, что-то потом добавят читатели.
И вот 8 мая 1988 года, накануне Дня победы, наша статья была опубликована.
Заголовок в редакции ей дали такой: «Они сражались в песках».
Мы не ошиблись – читатели откликнулись на выступление «Правды». В редакцию пришло несколько писем. Отрывки из некоторых из них стоит привести.
«У меня был знакомый по имени Василий, фамилии не помню, – писал инвалид Отечественной войны В.Е. Кизилов из города Ленинабад в Таджикистане. – В 1951–1952 годах в Канибадаме Ленинабадской области он работал со мной на одном участке помощником машиниста экскаватора. На работу и с работы всегда ездили вместе на автомашине, и по дороге Василий мне рассказывал, что после плена в 1941 году попал в Египет. Там русских было много, воевали вместе с англичанами, а оттуда он приехал в СССР в 1944 году. Потом Василий уехал из Канибадама на родину, в Саратовскую область, и больше я его не видел».
«Мой отец, Арзуманов Аршак Антонович, 1908 года рождения, был призван на фронт в первые дни войны из Баку, – писал из Еревана его сын Аркадий. – В Керчи он попал в плен, был в концентрационных лагерях. Освободили его англичане и через Африку – Иран – Баку в 1945 году привезли в Подольск, под Москвой. Что они делали в Африке, чем занимались, мне неизвестно. Не успел расспросить. К сожалению, отец погиб на строительстве в Ереване в 1966 году».
Меня удивило тогда, что бывшего военнопленного привезли в Подольск. Теперь-то я знаю, что там находился спецлагерь № 174, куда, наряду со спецлагерем № 178 в Рязани, направляли для проверки военнослужащих, репатриированных из Северной Африки. Но подробнее об этом – немного позже…
Кандидат медицинских наук Н.М. Рафиков из Ленинграда написал: «В 1965 году я проходил в Москве подготовку на курсах для получения водительских прав. Вождению нас учили на какой-то автобазе, на грузовых машинах ГАЗ-51. Инструктора менялись, но чаще других был один – еврей лет пятидесяти. Во время наших учебных поездок он несколько раз говорил, что воевал под Эль-Аламейном, что в этой битве “участвовали советские солдаты, только мало кто об этом знает”. Для меня это было ново, но по тому, как он об этом не раз говорил, мне ясно, что он не выдумывал».
Было и такое письмо: «Моего родного брата Звягинцева Ивана Николаевич изменено отчество. 1912 года рождения, мобилизован в 1941 году с Челябинского горвоенкомата. Брат не вернулся с войны. И на наши запросы ответили: Звягинцев И.Н. в списках убитых, раненых и пропавших без вести не значится. Где он? Я не знаю, на каком фронте он воевал и как сложилась его судьба. И я хоть на закате жизни хочу узнать, где похоронен мой брат. Этого так и не узнали мои родные и близкие, уже ушедшие из жизни. И вот эта статья. Я почти уверен, что на кладбище в песках Эль-Аламейна похоронен мой брат. Звягинцев Н.Н. Краснодарский край, Новокубанск».
Ю.В. Алферов из города Вишневое Киевской области прислал даже два письма – скачало короткое, а затем и более подробное, в котором назвал фамилии сразу трех бывших «африканцев». В 1958 году Лусиков, Киненко и Нагаев работали в проходческой бригаде Казака на участке № 4 шахты № 7-а треста «Киселевскуголь» в Кемеровской области. Но где они теперь – автор не знал.
Мы с Иваном чувствовали себя именинниками. Вот они, дополнительные доказательства того, что мы на верном пути! Но была причина и для разочарования. Мы так надеялись на то, что на публикацию в газете откликнется кто-нибудь из самих «африканцев»! К сожалению, в читательской почте подобных писем не оказалось...

«Хлебная» фамилия

Интересно, а откуда все-таки Борзенко узнал об участии советских людей в сражениях в Африке? Вот бы познакомиться с его архивами! Приехав в Москву в очередной отпуск, я начал наводить в редакции справки о семье писателя. Ведь он много лет проработал в «Правде». Задача эта оказалась не из сложных. И вот уже в здании агентства печати «Новости» я беседую с сыном Сергея Борзенко, Алексеем.
- Архивы отца я окончательно не разобрал до сих пор, – рассказывает Борзенко-младший. – Дело в том, что материалы на одну и ту же тему разбросаны у него по разным записным книжкам, и свести их воедино – дело трудоемкое. Насчет повести «Эль-Аламейн» знаю вот что. Основой для нее стали беседы отца с английскими офицерами в 50-е годы, в том числе – с бывшим командующим 8-й английской армией генералом Окинлеком. Армия эта как раз и воевала под Эль-Аламейном. Фамилию русского полковника англичане припомнить не смогли, сказали только, что она – производная от слова «хлеб». Потому-то отец и назвал своего главного героя Хлебниковым.
Так, занятно. В самом начале войны на западных границах СССР стояли десятка четыре танковых дивизий. Если просмотреть списки их командиров, может, и мелькнет «хлебная» фамилия?
Списки принес мне отец из Института военной истории, где, выйдя в отставку, работал. Ни одной «хлебной» фамилии в них не оказалось. Сначала я приуныл, а потом подумал: а что, если англичане имели в виду хлеб не в буквальном, а в собирательном смысле этого слова?
Начал вновь изучать списки и обнаружил в них три «съедобных» фамилии: полковники Капустин, Чесноков и Студнев. Теперь надо выяснить их судьбу. За этим я обратился в Центральный архив министерства обороны СССР.
Ответ из архива в Подольске пришел довольно быстро. Судьбы трех командиров-танкистов со «съедобными» фамилиями оказались совершенно различными.
Полковник Капустин благополучно прошел всю войну и уволился в запас в 1946 году. Очевидно, что он не мог быть прототипом Хлебникова.
Полковник Чесноков погиб 29 декабря 1942 года. Правда, место его захоронения не указано, но это явно не Северная Африка. Путь туда пролегал только через плен, а в этом случае в архивных документах даты смерти быть не могло.
И, наконец, полковник Студнев. Пропал без вести в 1941 году. 29-я танковая дивизия, которой он командовал, в первые же дни войны была разгромлена фашистами и уже 14 июля расформирована. «Пропал без вести» – значит, скорее всего, оказался в плену.
Стало быть, с героем книги Борзенко совпадают не только звание и должность, но и судьба. В общем подходит и возраст. «Раскрасавец парень, косая сажень в плечах, годов тридцати пяти, не больше» – так характеризует Хлебникова в книге один из его друзей-танкистов. Николай Петрович Студнев родился в Тверской губернии в 1902 году, значит, к началу войны ему было от силы 39.
Так что же, комдив Студнев и полковник Хлебников – одно и то же лицо?
Возможно.
И вполне объяснимо, почему при такой фамилии у англичан отложилась в памяти ассоциация с хлебом. Ведь студень – блюдо им чужое, а хлеб – первая еда, даже у англичан.
Но прототипом полковника Хлебникова мог быть и русский эмигрант, воевавший, как и Звегинцов, в рядах союзников. Ведь их было немало. Научный сотрудник Института Африки Российской академии наук В.П. Хохлова составила году целый список. Предваряя его, она отмечала в своей статье «Опаленные войной», вошедшей в опубликованный в 2002 году сборник «Африка глазами эмигрантов» (статью с любезного разрешения автора я включил в книгу в качестве приложения): «По некоторым данным, сотни выходцев из Российской империи (или их потомки) служили в войсках Свободной Франции, десятки участвовали на африканской земле в Сопротивлении. В нашем сводном списке пока лишь одна сотня имен, да и то неполная. Впрочем, надо надеяться, что по мере выявления и освоения нового материала список этот, несомненно, будет пополняться новыми именами». В справедливости этого предположения я убедился, побывав в марте 2004 года в Тунисе.

Близ развалин Карфагена

Вскоре после возвращения в конце 2000 года в Москву из затянувшейся командировки в Египет я оставил газету и перешел работать в Институт востоковедения Российской академии наук. Сотрудники института поддерживают связи со своими коллегами из разных стран, приглашают друг друга на научные конференции. Одна такая конференция, посвященная культурному обмену России с арабским миром, как раз и состоялась в столице Туниса.
Послушать доклады пришел Николай Сологубовский. В последние советские годы он был корреспондентом агентства печати «Новости» в Тунисе, а когда Союз рухнул, остался там и одним из первых организовал туристические поездки из России в эту страну.
В промежутке между утренним и вечерним заседаниями я попросил Николая свозить меня на французское военное кладбище, в надежде, что смогу найти там русские могилы. Кладбище, именуемое «Военный некрополь Гаммарт», оказалось недалеко от столицы, близ развалин легендарного Карфагена. Как когда-то с Иваном Меньшиковым в Эль-Аламейне, мы с Николаем осмотрели одну за другой абсолютно все могилы, а потом и регистрационную книгу.
Предчувствие не обмануло меня.
Русских имен на надгробных камнях мы нашли добрый десяток.
Николай Нанков, погиб 9 мая 1943 года.
Вячеслав Трофимов, 11 января 1943 года.
Сергей Попов, 12 января 1943 года.
Павел Замешаев, 4 мая 1943 года.
Кирилл Федоров, 1 июня 1943 года – видимо, умер от ран, потому что военные действия завершились 13 мая.
Но, вернувшись в Москву, я обнаружил, что все они уже значились в списке В.П. Хохловой. Правда, не у всех была известна дата гибели, а что касается Федорова, то он, сапер, умер не от ран, а подорвался на мине.
- В центре города есть русская православная церковь, а в ней – мемориальная доска с именами русских эмигрантов из Туниса, погибших в годы войны, – сказал Николай. – Хотите посмотреть?
Рискуя опоздать на вечернее заседание конференции, мы поехали в центр города. Удивительно красивый храм, архитектура которого скопирована со знаменитого Покрова на Нерли, был закрыт. Сологубовский позвонил по мобильному телефону настоятелю храма, протоиерею Дмитрию (Нецветаеву), но в трубке раздался лишь механический голос: «Абонент временно не доступен».
Я было расстроился, но Николай пообещал прислать мне фотографию мемориальной доски, что он вскоре и сделал. На ней выбиты всего шесть имен. Четыре из них – Михаил Груненков, Николай Александров, Кирилл Шаров и Георгий Харламов – не числятся в списке В.П. Хохловой.
Жаль, что на мемориальной доске нет дат жизни этих людей. Возможно, все дело в том, что церковь построена в 1956 году, и к этому времени эти даты стерлись в памяти соотечественников…
Но, конечно, не только эти шестеро из числа русских эмигрантов, проживавших в Тунисе, сражались с фашистами.
Писатель Николай Черкашин, бывший моряк, рассказал в очерке «Осколок империи», вошедшем в изданный в Москве в 1998 году сборник «Узники Бизерты», следующую историю.
В сентябре 1976 года советская плавбаза «Федор Видяев» посетила Бизерту с визитом дружбы. Там автор познакомился с бывшим русским моряком Сергеем Николаевичем Еникеевым. Старик поведал ему историю жизни – как попал во флот, как спасся во время катастрофы крейсера «Пересвет» в районе Порт-Саида в начале 1917 года, почему потом и назвал своего сына Пересветом, как по приказу барона Врангеля об эвакуации Черноморской эскадры из Севастополя в 1920 году оказался в Бизерте. Отрывок же из рассказа Еникеева, посвященный Второй мировой войне, достоин того, чтобы привести его целиком.
«Как только началась вторая война с бошами, я вступил добровольцем во французский флот. Однако плавать мне не пришлось. В чине капитан-лейтенанта меня назначили старшим механиком здешней базы по ремонту подводных лодок. Через год я отравился хлором в аккумуляторной яме “Нотилюса” и меня списали вчистую. Лицо, как видите, бело до сих пор. Хлор прекрасный отбеливатель.
Когда я узнал о гибели сына Пересвета, волосы тоже стали белыми. Так что перед вами натуральный белый гвардеец. Н-да… Лейтенант французского флота Пересвет Еникеев погиб девятнадцатого декабря сорокового года на подводной лодке “Сфакс” где-то под Касабланкой. Координаты места гибели неизвестны. Потопили их боши. Я узнал номер той субмарины, U-37, – Еникеев пригубил кофе. – Немцы пришли в Бизерту в ноябре сорок второго года. В порту я не появлялся, хотя меня могли обвинить в саботаже и расстрелять. И когда в марте сорок третьего ко мне вломились ночью жандармы, я так и понял – повезут на расстрел. Простился с Касси и Ксюшей [жена и дочь]… Привезли меня в порт, где стояла немецкая подводная лодка. Теперь мне известен ее номер – U-602, как известно и то, что лодку сына потопила U-37. Но тогда я решил: вот она, убийца моего Пересвета. Новенькая, спущенная со стапелей чуть больше года, с броневой палубой из стали “Вотан”, она несла четыре торпедных аппарата в носу и один в корме. Зубастая была акула.
Командир субмарины на скверном французском сообщил мне, что в электродвигатели попала морская вода и требуется срочная переборка механизмов. И если я не справлюсь с работой за сутки, то он лично расстреляет меня прямо на причале.
Делать нечего. Взялся за работу. Помогали мне немецкие электрики и лодочный же механик, рыжий обер-лейтенант, переученный из танкиста на подводника. Дело свое он знал из рук вон плохо, за что и поплатился… Устроил я им межвитковое замыкание якорей обоих электромоторов. Причем сделал это так, чтобы замыкание произошло лишь при полной нагрузке. Полный же подводный ход, как вы и сами знаете, лодка развивает лишь в крайне опасных ситуациях.
23 апреля сорок третьего года U-602 погибла “при неизвестных обстоятельствах” у берегов Алжира. Уверен, у них сгорели под водой оба электромотора. На лодке было сорок четыре человека команды и пес по кличке Бубби. Впрочем, он откликался и на Бобика. Вот этого пса мне жаль до сих пор. U-602 – это мой личный взнос на алтарь общей победы».
Думаю, что рассказ Еникеева ни в каких комментариях не нуждается.
(продолжение следует)
Автор - Владимир Беляков.

РУССКИЕ СОЛДАТЫ В СЕВЕРНОЙ АФРИКЕ. Глава 3 (продолжение)

К 70-летию Победы Советской армии в Сталинградской битве
К 70-летию Победы Союзников в Северной Африке

Глава третья. КТО ВЫ, ПОЛКОВНИК ХЛЕБНИКОВ? (продолжение)

Советский подполковник – легендарная фигура в войсках союзников.
Дмитрий Амилахвари: «У нас, иностранцев, есть только один способ доказать Франции свою благодарность ей: умереть за нее».
Николай Вырубов: «Для тех, кто был воспитан в русском духе, жил в русской среде, главным мотивом участия в войне безусловно стала Россия».
Джозеф Суини: «Я спрашивал себя, почему безвинные женщины, дети и старики должны нести на своих плечах страдания мировой войны».

Русский грузин, герой Франции

Ни один из русских эмигрантов, живших в Тунисе, не мог быть прототипом Хлебникова. Ведь они не защищали Тобрук и не сражались в Эль-Аламейне. А вот подполковник-танкист князь Дмитрий Георгиевич Амилахвари, храбро сражавшийся в войсках Свободной Франции и погибший, как и Хлебников, при Эль-Аламейне, наверное, мог. Этот человек был легендарной фигурой в войсках союзников.
Амилахвари прославился в боях за Бир-Хакейм, небольшой оазис недалеко от границы Ливии с Египтом, на южном фланге фронта. Его обороняла 1-я бригада Свободной Франции. 27 мая 1942 года войска «оси» нанесли удар по позициям союзников. Французы в Бир-Хакейме оказали танкистам Роммеля упорное сопротивление и отбили их атаку. Фашисты обошли оазис стороной, но через четыре дня начали методичный штурм французских позиций.
Захватить Бир-Хакейм им удалось лишь 10 июня. Французские войска, понеся огромные потери, прекратили сопротивление и отступили.
За героизм, проявленный в боях за Бир-Хакейм, Дмитрий Амилахвари получил из рук самого генерала де Голля высшую награду – Крест освобождения.
«Если англичанами владели смешанные чувства надежды и меланхолии, то наши люди были охвачены ликованием, – писал в своих мемуарах генерал Шарль де Голль, возглавивший после капитуляции Франции сопротивление захватчикам и ставший впоследствии президентом страны. – Бир-Хакейм возвысил их в собственных глазах. Я был у них 8 и 11 августа. Лармина представил мне свои части. Во время великолепного смотра 1-й легкой дивизии я вручил Крест освобождения генералу Кёнигу и нескольким другим лицам, в частности полковнику Амилахвари».
Союзные войска находились в это время у Эль-Аламейна, готовясь к решающему наступлению.
Рассказывая об участии французских войск в битве при Эль-Аламейне, де Голль записал: «Вынужденные вести бои на территории с тяжелым рельефом, имея перед собой растянутую линию фронта и хорошо укрепившегося противника, наши войска понесли значительные потери; в частности, пал смертью храбрых Амилахвари».
О Дмитрии Амилахвари я узнал из сборника «Африка глазами эмигрантов», изданного Институтом Африки в 2002 году. В нем была опубликована статья Владимира Алексинского об участии русских эмигрантов в войсках Свободной Франции. «Нам пока мало известно о “сопротивлении” в Северной Африке, – писал Алексинский в 1947 году. – Русских в нем участвовало не много, но все же и они насчитываются десятками: капитан Крыжановский, молодой офицер, ездил в Англию, передавал сведения, был арестован по возвращении, отправлен во Францию, затем в лагерь в Германию. Молодой русский еврей фотографировал места будущей высадки американцев. Наталия Михайловна Макеева была арестована и увезена в тюрьму во Францию за то, что укрывала своего племянника, приезжавшего с секретной миссией от де Голля. Булычев, работавший на железной дороге в Тунисе, несколько раз переходил линию фронта и давал ценные указания англичанам. Семья Медведевых в Тунисе укрывала молодых людей от немцев… Это только те, о деятельности которых я знаю. А были и еще, но все это были одиночки, так как никакой русской организации там не существовало».
Полностью эту статью вы можете прочитать здесь:

«Многие офицеры войск Свободной Франции вели себя героически, – отмечал далее Владимир Алексинский, – но единственный офицер, прозванный легендарным героем, был русский полковник Амилахвари… Среди солдат Свободной Франции создался настоящий культ памяти полковника Амилахвари».
В сборнике «Африка глазами эмигрантов» была напечатана фотография свежей могилы героя с простым деревянным крестом. Значит, останки Амилахвари точно погребены на кладбище союзников в Эль-Аламейне. Как же я не нашел его могилу? Выходит, надо съездить туда еще раз. Но сначала посмотреть регистрационную книгу. Чтобы сделать это, теперь не надо покидать Каир. На окраине города, в Гелиополисе, расположен региональный центр Комиссии по военным захоронениям стран Содружества.
Обычно я бываю в Каире дважды в год, но посмотреть регистрационную книгу мне долго не удавалось. Сначала не хватало времени, потом я приехал после обеда, а региональный центр закрывается в 2 часа дня. И все же в ноябре 2008 года я попал туда. Открыв раздел регистрационной книги, куда занесены имена похороненных в Эль-Аламейне военнослужащих дружественных армий, я сразу нашел координаты могилы Амилахвари: участок 8, ряд А, могила 13. Но фамилия была исковеркана. Углядеть в ней выходца из России, если вы не знали о нем раньше, было невозможно. А раньше я о нем не знал.
Я указал сотруднице центра на вкравшиеся в регистрационную книгу ошибки, и она пообещала сообщить о них в штаб-квартиру комиссии в Англии. Но в Эль-Аламейн в тот раз я попасть так и не смог. Запланировал эту поездку на следующее посещение Египта. Оно состоялось вскоре, в феврале 2009 года.
Знакомое уже более двух десятилетий место! Сколько раз я посещал его! Даже старый привратник признал меня! Мы прошли с ним в правую от колоннады часть кладбища. Надгробная стела на могиле Амилахвари ничем не отличалась от соседних. В двух шагах от него похоронен еще один наш соотечественник-эмигрант, Дмитрий Пахотинский, чье имя тоже внесено в список В.П. Хохловой.
Накануне поездки в Каир я получил письмо от представителя газеты «Комсомольская правда в Египте» Наталии Малюженко. Эта газета печатается в египетской столице с 2005 года каждые две недели и рассчитана преимущественно на русскоязычную общину, численность которой уже перевалила за 20 тысяч человек. В каждый номер я пишу небольшую статью о русско-египетских связях под рубрикой «Москва – Каир». В одной из них в конце 2008 года я сообщил о выходе своей книги «Русский Египет». Так вот, писала Малюженко, эту книгу очень хотел бы иметь посол Грузии в Каире. Я обещал привезти ему экземпляр.
С Георгием – так запросто представился мне грузинский посол – мы проговорили целый вечер, перескакивая с истории на современность и обратно. Конечно, я спросил его о Дмитрии Амилахвари. Оказалось, что совсем недавно грузинские документалисты сняли о нем фильм, и Георгий пообещал мне прислать копию. Фильм я получил уже на другой день, а вместе с ним – распечатку из Википедии, Интернет-энциклопедии, посвященную Амилахвари. Из нее я узнал вот что.
Дмитрий Амилахвари родился 31 октября 1906 года в селе Чермен нынешнего Пригородного района Северной Осетии, куда во время революции 1905 года его родители перебрались из родного Гори.
После Гражданской войны семья выехала в Турцию, а оттуда в 1922 году перебралась во Францию. В 1924 – 1926 годах Дмитрий учился в военной школе Сен-Сир, а затем вступил в Иностранный легион. Получил французское гражданство, в 1927 году женился на княжне Ирине Дадиани (1904 – 1944).
В 1940 году в составе французского экспедиционного корпуса сражался с фашистами в Норвегии. Затем оказался в Англии, где вступил в движение «Сражающаяся Франция». Вместе с войсками генерала де Голля был переброшен в Ливию.

«У нас, иностранцев, есть только один способ доказать Франции свою благодарность ей: умереть за нее», – сказал Дмитрий Амилахвари в январе 1942 года. Спустя десять месяцев, 24 октября, его жизнь оборвалась.
А в 1955 году национальный герой Франции Дмитрий Амилахвари был посмертно награжден орденом Почетного легиона.
«Некоторые русские добровольно вступили в войска генерала де Голля, –писал в брошюре «В память павших воинов», вышедшей в Париже в 1991 году, ветеран Второй мировой войны эмигрант Николай Вырубов. – Им хотелось участвовать в войне, сражаться за “свою вторую Родину”, с которой они были связаны культурой, и отделаться от эмигрантского ярлыка».
К числу этих людей относился и Дмитрий Амилахвари.
«После 1941 года все резко изменилось: Родина подверглась нападению, само ее существование было под угрозой, – продолжал Николай Вырубов. – Для тех, кто был воспитан в русском духе, жил в русской среде, главным мотивом участия в войне безусловно стала Россия».
Не все – по возрасту или состоянию здоровья – могли надеть военную форму. Но равнодушных среди русских эмигрантов не было. «Я никогда не видел своего отца таким энергичным, полным жизни и планов, как в последний год его жизни, – вспоминал внук великого русского писателя Льва Николаевича Толстого, Иван Михайлович, о своем отце, Михаиле Львовиче Толстом. – Конечно, все его мысли занимала война. Каждый вечер в семь часов он слушал новости, это стало ритуалом, и ничто на свете не могло оторвать его от радио. Он раздобыл карту России, смастерил красные и белые флажки и передвигал их, радуясь успехам русских и огорчаясь их неудачами. Он вспоминал первую мировую войну, в которой сам участвовал, и все войны, которые пережила Россия за свою историю. Коммунизм был забыт! Он снова гордился, что был русским».

Михаил Львович Толстой (1879 – 1944) покинул вместе с семьей Россию после Гражданской войны и поселился в Париже. В 1937 году он переехал оттуда в Марокко, в местечко Сиди Бетташ, расположенное между Рабатом и Касабланкой, где его невестка приобрела сельскохозяйственную ферму. Иван время от времени навещал отца. Приехав к нему вновь в начале ноября 1942 года, он оказался в гуще событий: 8 ноября началась высадка американского десанта в Марокко.
Иван Михайлович Толстой (1901 – 1982), врач по профессии, был мобилизован союзниками и направлен в военный госпиталь в Рабате. Его воспоминания вошли в книгу С.М. Толстого «Дети Толстого», изданную в переводе на русский язык в Туле в 1994 году.
Свою лепту в победу над фашизмом в рядах союзников в Северной Африке внес не только внук Льва Николаевича Толстого, но и праправнук Александра Сергеевича Пушкина. Капитан английского уланского полка баронет Джордж Майкл Александр Уэрнер погиб в ночь на 1-е декабря 1942 года в Тунисе.
Об этом, к сожалению, очень коротко, сообщает В.М. Русаков в своей книге «Рассказы о потомках Александра Сергеевича Пушкина», вышедшей в Москве в 1999 году.
Впрочем, как можно судить по другой книге, «Потомки великого древа», вышедшей в Красноярске в 1999 году, 24-летний Уэрнер был уже скорее англичанином, чем русским. В генеалогическом древе А.С. Пушкина, составленном автором книги, Владимиром Полушиным, он значится под номером 100. Его мать Анастасия, внучка младшей дочери поэта, Натальи Александровны, по линии ее дочери Софьи, в 1917 году вышла замуж за богатого английского аристократа баронета Гарольда Уэрнера и в Россию уже не вернулась. Джордж был не только первенцем супругов, но и их единственным сыном. Между прочим, его дедом был великий князь Михаил Михайлович Романов, внук императора Николая I.
Да, когда Германия напала на Советский Союз, равнодушных среди русских эмигрантов уже не было. Но, как пишет Николай Вырубов, «одни боролись за победу на стороне союзников, других искреннее желание избавить страну от коммунистического ига привело к тяжелому заблуждению – сотрудничеству с немецкими войсками».
К числу последних относился и брат Дмитрия Амилахвари, Константин, тоже служивший в Иностранном легионе. Он был первым знаменосцем Легиона французских добровольцев против большевизма, сражавшегося на восточном фронте на стороне немцев, и умер от ран в Париже 4 июля 1943 года. Так Вторая мировая война, как когда-то Гражданская война в России, развела братьев по разные стороны линии фронта.
Фильм о Дмитрии Амилахвари на французском языке, снятый в Грузии, во Франции и в Египте в 2007 году, мало что добавил к тому, что я уже знал об этом человеке.
В военной школе Сен-Сир, где когда-то учился Амилахвари, его до сих пор ставят в пример курсантам, а в музее Ордена освобождения в Париже хранятся его личные вещи.
На родине семьи Амилахвари, в городе Гори, именем героя борьбы с фашизмом названа улица, в память о нем установлена каменная стела.
О подвигах Дмитрия Амилахвари наверняка знали англичане. Причем для них он определенно был просто русским офицером. В боевом содружестве вряд ли имели значение гражданство или национальность.
Выходец из России – значит, русский.
Возраст Дмитрия Георгиевича практически совпадает с возрастом Хлебникова: он погиб в 36 лет. Впрочем, древняя грузинская княжеская фамилия Амилахвари, как сказали мне специалисты, к хлебу никакого отношения не имеет.
Так кто же вы, полковник Хлебников? Советский офицер Николай Студнев или русский эмигрант Дмитрий Амилахвари?
Ответить на этот вопрос все еще невозможно.
Но то, что наши соотечественники в годы Второй мировой войны рука об руку с союзниками воевали против фашизма в Северной Африке, уже не вызывает сомнений.

Отступление первое. ГИБЕЛЬ «ЛАНКАСТРИИ»

Когда англичанин Джозеф Суини написал мне о своей встрече с бывшими советскими военнопленными под Александрией в начале 1943 года, я отправил ему письмо с благодарностью. Вскоре от Суини пришел ответ. Между прочим, писал он про себя, «я один из немногих, переживших трагедию «Ланкастрии». Не заинтересует ли меня и эта тема? Я честно признался, что ничего о ней не знаю, но хотел бы знать. Завязалась переписка. В итоге мне приоткрылась еще одна малоизвестная страница Второй мировой войны.
«Ланкастрия», океанский лайнер водоизмещением 16243 тонны, был одним из лучших в британском морском флоте. Он был построен в 1922 году и поначалу назван «Тиреннией». В феврале 1924 года лайнер переименовали, что, согласно широко распространенному среди английских моряков поверью, является плохой приметой. «Ланкастрия» обслуживала трансатлантическую линию, совершала круизы по Средиземному морю. После начала Второй мировой войны лайнер использовался как военный транспорт. Он участвовал в эвакуации британских войск сначала из Норвегии, а затем – из Франции. 17 июня 1940 года на борт «Ланкастрии», стоявшей на рейде французского порта Сен-Назер на берегу Бискайского залива, поднялись в общей сложности около девяти тысяч человек. Это были преимущественно военнослужащие, эвакуировавшиеся под натиском фашистского наступления, но также и большое число гражданских лиц, включая женщин и детей. И в это время над лайнером появились немецкие бомбардировщики…
Предоставим дальше слово самому Джозефу Суини, приславшему мне копию своих воспоминаний. Оригинал хранится в Британском военному музее в Лондоне.
«Удивительные вещи проделывает с людьми судьба! Вот, к примеру, я, молодой, энергичный, полный энтузиазма, вдруг попадаю на борт лайнера, о существовании которого еще несколько часов назад даже не подозревал. На судне разместились еще несколько тысяч человек, преимущественно солдаты британского экспедиционного корпуса во Франции. В предшествующие недели немецкие войска волной прокатились через Голландию, Бельгию и Францию, и командование решило вернуть нас на Британские острова.
Катера, буксиры, лодки всех размеров целыми днями подвозили из Сен-Назера людей в униформе на приходившие для эвакуации суда.
Было утро 17 июня 1940 года.
На корабле все было отлично организовано. Каждый получал персональную карточку, а его имя, номер и подразделение регистрировались в книге. Затем нам говорили, где и когда будут кормить.
Первое, о чем я подумал – где пристроить свой вещмешок и найти подходящее место для сна. Второе – как умыться и побриться. Мысль о еде была все-таки третьей, хотя уже несколько дней мы были лишены горячей пищи. Передвигаясь по кораблю, я ощущал спокойствие и безопасность. Наверное, иные чувства и не могли возникнуть в столь роскошной обстановке, так разительно не похожей на ту, что окружала нас последние месяцы.
Время от времени, прерывая покой задремавших после обеда пассажиров, звучал сигнал воздушной тревоги. Влекомый чувством любопытства, я несколько раз поднимался на верхнюю палубу, посмотреть, что происходит. Самолеты “люфтваффе” бомбили суда на рейде. Когда взрывы случались неподалеку от “Ланкастрии”, корабль содрогался всем корпусом.
Инстинкт, помноженный на боевой опыт, подсказывал, что безопаснее всего на нижних палубах. Там мы и расположились.
Я устроился на паласе на полу то ли роскошной курительной, то ли небольшого салона, рядом с солдатом, у которого даже не успел спросить имя. Зазвучала сирена воздушной тревоги, но у нас уже выработался к ней иммунитет, так что мы не сдвинулись с места.
Вскоре донесся вой летящего бомбардировщика. Звук нарастал, и в какой-то момент к нему присоединился свист падающей бомбы. Последовал глухой взрыв, а затем вновь назойливый вой. Корабль вздрогнул, но мне не верилось, что бомба попадет в цель – слишком маленьким островком был наш корабль в бескрайнем морском просторе.
- Совсем рядом, – сказал я своему товарищу. Затем, торопясь, поднялся и закрыл иллюминаторы железными крышками.
После одного из взрывов корабль тряхнуло сильнее, чем прежде.
- Господи! Кажется, угодил! – произнес сосед.
Мы не знали, что корабль получил смертельную рану и через 20 минут исчезнет в морской пучине. Взрыв сорвал крышки иллюминаторов. Лайнер накренился на один бок. Чувство самосохранения вытолкнуло нас из салона. Скорее, скорее на верхнюю палубу! Но все проходы и лестницы уже были забиты людьми. Они кричали и ругались. Свет погас, и воцарилась тьма. Корабль качнуло, сверху хлынула вода. Люди отпрянули от лестниц, и в это мгновение мне удалось выскочить наружу.
Некоторое время я, оцепенев, стоял на палубе. Что делать дальше? Плавать я не умел. Я убеждал себя в том, что лайнер такого размера не может затонуть быстро. Да и вокруг нас много других кораблей, готовых прийти на помощь. “Спокойно, Джо!”, – твердил я сам себе. Люди вокруг меня выбрасывали за борт столы, стулья – все деревянное, что могло помочь держаться на воде.
В жизни каждого человека бывают такие моменты, которые можно назвать критическими. Одни в это время переосмысливают свое прошлое, другие бредят будущим успехом, третьи ищут смысл жизни. Для меня наступил как раз такой момент. Я спрашивал себя, почему безвинные женщины, дети и старики должны нести на своих плечах страдания мировой войны. Я даже взбунтовался против веры, задавая себе вопрос, действительно ли Всевышний существует. Перед моими глазами пронеслась вся жизнь. Неужели сегодняшний день – последний?..
Как долго я так стоял в оцепенении, не знаю. Очнувшись, я понял, что мои шансы выжить уменьшились. Корабль быстро тонул. Я знал, что рано или поздно мне придется прыгнуть в воду, но всячески оттягивал этот момент. А люди вокруг бросались за борт. Сотни голов то исчезали под водой, то появлялись вновь. Потом их опять накрывало волной, многих – навсегда…»
Точное число погибших в тот день никогда уже, видимо, не станет известно. На мемориальной доске, установленной после войны в Сен-Назере, значится: «более 4000». Оставшиеся в живых считают, что свыше 7000. В любом случае это была одна из крупнейших морских катастроф в мировой истории, о чем свидетельствует упоминание о ней в «Книге рекордов Гиннеса». Там есть, увы, и такие печальные рекорды.
Но вернемся к воспоминаниям Джозефа Суини. «Чтобы подбодрить друг друга, многие запели – военные или патриотические песни. Постепенно они слились в одну, припев которой многократно повторялся. На душе стало легче, хотя я и понимал, что сама по себе песня не спасет. Я снял обувь и рубашку. Я рос в среде, в которой нагота считалась аморальной, и поэтому не снял брюки, хотя и выпотрошил карманы. Засунул их содержимое в карманы пиджака и спрятал его за вентиляционную трубу – мне все еще не верилось, что лайнер пойдет ко дну.
Я прошелся по палубе, посмотрел вниз, потом прошелся еще… Наконец я решился. Отошел как можно дальше назад, разбежался и прыгнул. Как оказалось, я неправильно рассчитал угол. Вместо того, чтобы очутиться в воде, я упал на нижнюю палубу. К счастью, брюки защитили нижнюю часть моего тела, а вот спина оказалась ободрана.
Придя в себя, я заметил, что не одинок. Одни были полностью одеты, другие голы, как новорожденные. Одни говорили, что одежда тут же потащит вас на дно, другие утверждали, что согреет в воде.
В тяжелые моменты многие солдаты тянутся к сигарете. Так было и на этот раз. Один пожилой человек раздавал сигареты; кое у кого еще оставались спички или зажигалки. Мы дружно закурили.
Судьба, однако, не дала нам шанса насладиться сигаретой. Обреченный корабль накренился сильнее. Сомнений больше не оставалось: надо прыгать в воду. Некоторые еще стояли в нерешительности, но большинство попрыгало в воду. Я сделал еще одну затяжку и выкинул сигарету. С криком “К черту скромность!” я сорвал с себя брюки и тоже прыгнул в воду.
Казалось, что кто-то сразу потянул меня на дно. В теории я знал, как надо плавать, как удержаться на воде, но никогда в жизни не использовал эти знания на практике. Я барахтался, не выдыхая воздуха до тех пор, пока круги не пошли перед глазами. В этот момент меня вытолкнуло на поверхность. Я знал, что не протяну долго, если не уцеплюсь за что-нибудь. Я оглянулся. Неподалеку четверо держались за доску. Они были совсем близко, и я, понимая, что это единственный для меня шанс, уж и не помню как, проплыл эти несколько метров и ухватился за доску.
Наконец-то перевел дыхание. На одном конце доски лежал человек. Он был неподвижен, но все семь часов, что мы провели в море, изрыгал проклятья. Другой держался за доску только одной рукой, левой. Правой он придерживал третьего человека, видимо, раненого и не способного самостоятельно держаться на воде. Четвертый оставался с нами до тех пор, пока не увидел неподалеку спасательное судно. С криком: “Счастливо! Я хороший пловец!” – он бросился навстречу кораблю.
Время тянулось страшно медленно. Мы почти не разговаривали. Два немецких самолета пролетели прямо над головами. Я даже разглядел лица летчиков.
Доска дрейфовала по течению. Наша кожа покрылась пленкой солярки, вытекшей из затонувшего судна. Первый испуг у нас прошел. Вокруг находились несколько спасательных судов. Временами они подходили так близко, что казалось, что через несколько минут мы будем подняты на борт. Но мы были не единственными, кто ожидал спасения, и надежда сменялась разочарованием. Время от времени мимо нас проплывали мертвецы в спасательных жилетах. Они выглядели так, будто, вконец обессилев, заснули прямо на воде. Уже потом мы узнали, что несколько человек прыгнули в жилетах с верхней палубы. После сильного удара о воду многие из них мгновенно погибли от перелома шеи.
Мне не сразу пришло в голову, что человек, поддерживающий раненого, страшно устал. Я предложил ему свою помощь. Мы осторожно поменялись местами и потом время от времени повторяли эту операцию.
В июне в этих широтах темнеет поздно. Наконец, солнце село. Спасательных судов поубавилось. Доска наша то оказывалась на дне водяной ямы, и тогда мы ничего не видели, кроме волн, то поднималась на гребень. Стало нестерпимо холодно. В сгущающихся сумерках мы увидели лодку. Не сразу сообразили, что лодка приближается к нам. Это была спасательная шлюпка с “Ланкастрии”. Двое матросов бросили нам веревку. Мы обвязали ею раненого и помогли осторожно втащить его в лодку. Напрягая последние силы, залезли туда сами. Я упал на дно, как мешок с картошкой. Дрожа от холода, не мог ни сдвинуться с места, ни произнести хотя бы слова благодарности спасителям».
Те счастливчики, кому удалось спастись, основали после войны Ассоциацию переживших трагедию «Ланкастрии». В нее вступили также родственники погибших, моряки, участвовавшие в спасательных работах, и жители Сен-Назера, приютившие раненых. Силами ассоциации в лондонской церкви св. Екатерины были позднее установлены памятный витраж и мемориальная доска. Ежегодно в последнее воскресенье июня там проходит траурная служба по погибшим.
Слово Джозефу Суини: «В лодке оказались четверо матросов с “Ланкастрии”. Весь вечер они подбирали из воды оставшихся в живых, доставляли их на ближайшее судно и вновь начинали поиски. Когда мы оказались на борту, совсем стемнело, и вокруг – ни огонька. Матросы, как и мы, были вконец измучены.
Я не мог сдержать дрожь. Кроме трусов, на мне ничего не было, а трусы были покрыты склизким мазутом. “Сними трусы, – посоветовал кто-то, – будет лучше”. Я послушался. Действительно, стало лучше.
Ни у матросов, ни у нас не было сил грести. Лодка плыла по воле волн, и матросы по очереди лишь держали руль. Остальные в полубессознательном состоянии лежали на дне лодки, не имея сил даже разговаривать. Удивительно, но ни у кого не было ни малейших признаков беспокойства, хотя на горизонте не маячило ни одно судно.
В этих широтах в это время года ночи не бывают по-настоящему темными. Со временем, придя в себя, мы стали всматриваться в горизонт, когда лодку поднимало на гребень волны. Долгое время мы ничего не видели. В конце концов наше терпение было вознаграждено. Вдали замаячило небольшое суденышко. Но мы не могли ничего сделать – только наблюдать за ним и ждать. Казалось, даже небеса молятся за наше спасение.
Матросы определили, что это рыболовная шхуна. По их мнению, если она не свернет с курса, то пройдет рядом и заметит нас. Вскоре мы разглядели на шхуне трехцветный французский флаг. Значит, свои. Надежда на спасение вспыхнула с небывалой силой. Но шхуна шла, не сбавляя скорости и, видимо, не замечая нас. Неожиданно она изменила курс и подошла прямо к лодке. Со шхуны сбросили канат. Матросы привязали лодку, и нас отбуксировали в Сен-Назер.
С причала мы разбрелись кто куда. Голый, босой, дрожащий от холода, я не знал, что мне делать дальше. Никаких идей. Я слепо побрел по улице, готовый к любым неожиданностям. Идти босиком было неприятно, иногда даже больно, но постепенно я привык, стараясь не наступать на острые камни. Города я не знал. Я провел в нем всего два дня, но вовсе не с целью осмотра достопримечательностей, а чтобы избежать бомбежки и постараться попасть на одно из судов, выделенных для эвакуации.
Вдали слышались разрывы бомб, очереди зенитных пулеметов. Но сейчас все это мало меня волновало. Моей главной задачей было как можно скорее найти лекарство от переохлаждения. На пути от порта я не встретил ни души. Остановившись, чтобы решить, куда идти дальше, я каким-то образом уловил, что в кафе на другой стороне улицы теплится жизнь, хотя по времени оно должно было быть давно закрыто. Возможно, через плохо завешенное окно пробивался лучик света, а может быть, я услышал голоса. Я перешел улицу и толкнул дверь. К тому времени я уже не раз попадал в необычные ситуации, но такого увидеть не ожидал.
Кафе было битком набито солдатами. Большинство из них стояло, прямо с вещмешками и оружием. Некоторые из них пели, другие кричали. Конечно, все они пили. Топили в спиртном свои печали. Все прекрасно понимали, что утро решит их судьбу. Кто-то попадет в рай, домой в Британию, другие на небеса или в немецкий лагерь.
Замерев на несколько секунд, я задвигался. Мне очень не хотелось, чтобы кто-то наступил своими тяжелыми солдатскими ботинками на мои босые ноги. Я не мог рассчитывать на то, что голого и без гроша в кармане обслужат в баре. Я должен был обслужить себя сам. К счастью, я заметил, что дверь в углу была приоткрыта, и я проскользнул туда. Это оказалась кладовка. Вдоль стен – полки с винами. Пока я разглядывал их, соображая, которая быстрее остановит мою дрожь и поднимет мой дух, в комнату ворвалась хозяйка. От неожиданности она вскрикнула. Я затрясся еще сильнее. С трудом объяснил я ей свое положение, мобилизовав все свои знания французского.
Хозяйка стояла молча, как статуя, не выказывая эмоций. Потом сказала: “Подожди здесь!” Я повиновался. Буквально через минуту она вернулась, держа полбутылки бренди в одной руке и пачку “Галуаза” и спички в другой. Только тут я понял, что сначала она не заметила моей наготы. Но когда ее глаза привыкли к темноте, она все увидела и поняла, что я не лгал.
“А теперь катись отсюда, – сказала она. – Сюда, сюда. Через черный ход”.
Я вновь выбрался на улицу, прошел пару кварталов и уселся прямо на мостовой. Прихлебывая из бутылки, курил одну сигарету за другой. Мне становилось все лучше и лучше. “Была бы хоть какая одежда, можно было бы бежать в Испанию”, – подумал я.
В этот момент на меня и наткнулась молоденькая девчонка. Она не испугалась моего вида. “Вы ранены?” – спросила девчонка. “Нет, – ответил я. – Просто замерз”. Она села рядом и стала расспрашивать меня про “Ланкастрию”. Я отвечал, что знал. Неожиданно небо прямо над нами осветил прожектор. Девчонка вскочила. “Боже мой! На вас же ничего нет! – воскликнула она. – Бедный! Подождите. Сейчас я возьму кое-что у своего брата”.
Через некоторое время она появилась с бриджами и голубой фланелевой рубашкой в руках. И то, и другое было мне отчаянно мало. Но с рубашкой – она одевалась через голову – оказалось справиться легче, стоило лишь разорвать воротник. Штаны же пришлось сзади распороть по шву. Но все равно стало теплее. К тому же она принесла еще полбутылки коньяка, сигареты и спички. Слегка одетый и с пополненными запасами, я почувствовал себя почти как в раю. Девчонка объяснила, что она из числа добровольцев, которые ищут на улицах раненых, и, извинившись, что у нее еще очень много дел, убежала. Я лишь успел произнести слова благодарности.
Вслед за моим ангелом появилась “Скорая помощь”. Санитары с трудом втолкнули меня внутрь – там уже было набито битком. Машина остановилась на причале, возле небольшого судна. Мы перебрались туда, кое-как залезли в одну из кают и тут же заснули как убитые.
К вечеру следующего дня, когда я проснулся, на горизонте уже появилась Британия. В Давенпорте нас ждал роскошный прием. Военный оркестр играл марш. Прямо на причале были накрыты столы, а чуть поодаль выстроились санитарные машины. Люди в толпе радостно улыбались и махали нам руками».
Трагедия «Ланкастрии» произошла вскоре после эвакуации британских войск из Дюнкерка, во время которой они понесли большие потери. Премьер-министр Уинстон Черчилль не решился сразу поведать нации о новых тяжелых утратах. Только 26 июля лондонская «Таймс» упомянула о том, что «из большого числа судов, проводивших эвакуацию из Сен-Назера, мы потеряли одну “Ланкастрию”».
«После 1940 года я много раз бывал во Франции, но вновь попасть в Сен-Назер удалось только в 1984 году, – писал мне Джозеф Суини. – Там я узнал, что жители города и английская ассоциация “Ланкастрия” планируют провести очередную встречу тех, кто остался в живых. Пригласили и меня. Но встреча не состоялась. Незадолго до 17 июня оба ее инициатора, жившие по разным сторонам Ла-Манша, скончались, и церемонии были отменены.
Не зная об этом, я приехал в Сен-Назер. Там встретил двух англичан и бельгийца с “Ланкастрии”. Мы возложили цветы к мемориальной доске на английском военном кладбище. На следующий год в Сен-Назере собрались 26 бывших пассажиров “Ланкастрии”, родственники погибших и спасшихся.
Теперь мы приезжаем туда каждый год в один и тот же день – 17 июня. С утра собираемся на причале, садимся на катер и выходим в Бискайский залив к тому месту, где неподалеку от Сен-Назера установлен памятный буй. Под ним покоятся останки океанского лайнера “Ланкастрия”. На воду ложатся венки из живых цветов, морской ветер шевелит седые волосы на наших непокрытых головах…»
Джозеф Суини прожил долгую жизнь. Он скончался в сентябре 2008 года, не дотянув всего лишь полтора месяца до своего 90-летия. Немало драматических эпизодов пережил ветеран Второй мировой войны. Одна лишь битва при Эль-Аламейне чего стоит. Но главным событием своей жизни Джо, с которым мы переписывались почти до самой его смерти, считал спасение с тонущей «Ланкастрии». Согласно завещанию покойного, его тело кремировали, а прах развеяли в Бискайском заливе, над тем местом, где сколько лет назад обрели вечный покой сам океанский лайнер и большинство его пассажиров…
Автор - Владимир Беляков.
Глава третья из книги-раритета
«ЭЛЬ-АЛАМЕЙН, или Русские солдаты в Северной Африке (1940 – 1945 гг.) Неизвестные страницы войны». Москва, Русский путь, 2010.
Публикуется в Рунете с разрешения автора
http://nikolaysolo.livejournal.com/567695.html

Самая длинная война в которой участвовали SADF - с 1966 по 01.11.1989 г.

Пограничная война это местное название боевых действий (с момента первого выстрела) по прикрытию северных границ ЮАР, Северо-Западной Африки (Намибии) и всенго что с этим связано. Туда же попадают действия юаровских сил в Замбии, Анголе.
Пограничная война официально началась в 1966 году. В сентябре 1965, в феврале 1966 и в июле 1966 первые отряды противника полезли на подконтрольную ЮАР территорию (в последнем случае отряд был хорошо подготовлен).
Если говорить о войне в целом, то сразу же нужно отбросить противостояние белых и чёрных. Противостояние было против распространения идей марксизма и чёрного национализма на Юге Африки.

В армии ЮАР и Северо-Западной Африки чёрных было полно. Причём, были как межрассовые подразделения (т.е. состоявшие из белых и чёрных), так и полностью чёрные. Более того, всеобщая воинская обязанность в ЮАР касалась только белых. Чёрные же служили добровольно. И сражались за свою страну, за апартиед - как бы это многим не нравилось сегодня. Во время войны в Анголе с обеих сторон принимали участие и чёрные и белые - в Анголе шла откровенно гражданская война.
Что касается наёмников в этой войне. Есть замечательная традиция - если мы отослали куда-то своих, то это добровольцы, а если они, то это наёмники. Здесь было то же самое - напр. 32-й батальон состоял из португалоговорящих чёрных (сначала из ФНЛА, а затем из УНИТА), причём все имели поданные документы на получение гражданства ЮАР.
В других частях было множество чёрных добровольцев (жителей ЮАР, Северо-Западной Африки, жители бантустанов и т.д.), из разных стран приезжали добровольцы. Конечно были и солдаты удачи, и любители повоевать, и много кого ещё, но их процент был мал.

В ходе мероприятий по прикрытию границ участвовали как армейские, так и полицейские части. Границу удавалось удержать относительно небольшими силами. Добивались это сочетанием патрулей - в задачу которых входило засеч противника и сообщить о его присутствии "на верх" (а при возможности атаковать).
В свою очередь "сверху" (и в прямом и в перносном смысле) прилетали части быстрого реагирования - парашютисты, спецчасти, армейские части, полиция, а зачастую и прибывали другие патрулирующие подразделения. Используя для этого десантные самолёты, вертолёты, а также наземную технику. При чём, надо отдать должное и непосредственно бойцам и штабам - реакция была мгновенной и засечённая группа противника была как правило обречена.
Патрулирование велось как пешими группами (по 8-10, а иногда и более человек), так и верхом на лошадях, на мотоциклах, на бронетехнике, а ткаже на лодках и рыболовецких судах по рекам и вдоль побережья. Патрули могли длится от нескольких часов до нескольких недель и даже месяцев. Практически всегда первоначальные планы сильно менялись - ситуация могла измениться в любую минуту.

Как показала практика, применение лошадей для длительтных патрулей было вполне оправдано и успешно. Специальные подразделения полиции, в ЮАР назывались Koevoet, появились в июне 1979 года когда 10 полицейских охранников (вперемежку белых и чёрных) и 64 специальных констебля (короче - постовые и оперативники) были собраны и подготовлены к срочным действиям по поиску, опознаванию повтсанцев "по следу" в ходе войсковых и полицейских операций, а также по их перехвату и ликвидации. К началу 80-го года Koevoet уничтожили 511 повстанцев, потреяв при этом 12 своих.
Также данные подразделения использовались для борьбы с обычными преступниками на территории ЮАР и Северо-Западной Африки. В отличие от армейских частей, не использовались для патрулирования на угад.
В последствии, по мере роста, подразделения были сведены в отряды (примерно соответствовавшие по численности взводам), использовавшие для перемещений бронетехнику (обычно БТР "Каспир") и каждое подразделение было готово мгновенно выйти на задание и автономно действовать не мнее недели.

Состояли Koevoet вперемежку из действующих и призванных из резерва полицейских, оперативников, добровольцев, внештатников (ну, это по аналогии с РФ - дословно звучит слегка по другому), а также из добровольцев и преметнувшихся повстанцев. Рассовый состав также был смешанным. Эффективность данных подразделений была очень высокая. Это были отряды следопытов-охотников.

Любопытные моменты (хотя и во многом закономерные):

В среднем Пограничная война обходилась бюджету ЮАР в 2 000 000 (Два миллиона) рандов в день.
-за время войны промышленность и военное производство ЮАР сильно шагнуло вперёд. Страна вошла в 10-ки сильнейших стран по производству вооружений, экспорту вооружений, а по ряду моментов и вышла на первое место.
Напр., ЮАР стала бесспорным лидером в области защиты техники от мин и борьбе с минами вообще. В области 155-мм артиллерии ЮАР оказалась бесспорным лидером - орудия G-5 считаются на Западе лучшими по своим показателям, а США закупает снаряды для своих 155-мм орудий в ЮАР.

За время войны, совместно с Израилем, было создано своё ядерное оружие. По некотороым данным испытания проводились недалеко от Мадагаскара, включали два взрыва.
Любопытная деталь, после смены власти ЮАР отказалась от ядерного оружия и стала Первой в мире страной снявшей с вооружения ядерные боеприпасы. При этом, полмира до сих пор ломает голову - есть в ЮАР ЯО или нет, хотя в официальной печати юаровцы с гордостью пишут какие они момлодцы!
-В 1980 г., т.е. на три года раньше чем в СССР была принята на вооружение и пошла в серийное производство ракета ближнего боя класса "воздух-воздух" "Кукри" совмещённая с нашлемной системой целеуказания. Хотя, по характеристикам Советская Р-73, конечно, получше.

Ударный вертолёт CSH-2 "Rooivalk" разрабатывавшийсяв 80-е годы (и принятый позднее на вооружение) во многом был создан под впечатлением от применения Ми-24 в Африке. Во отличие от американского "Апача" вертолёт несёт серьёзное бронирование и приспособлен, как и Ми-24 и Ми-28, для выживание под интенсивным огнём.
В итоге получился удачный вертолёт - по ударным возможностям он равноценен "Апачу", а по живучести чуток недотягивает до Ми-28. Любопытная деталь, 20-мм пушка установленная на вертолёте создана на основе немецкой авиапушке MG-151, использовавшейся немцами в годы Великой Отечественной войны.

Рассказ о Пограничной войне (далее будем называть её ПВ) будет не полным если не обратить внимание на численность подразделений SADF и SWATF. Во-первых, отечественные термины не всегда (далеко не всегда) соответствуют юаровским. Численность частей тоже гуляет сильно. Вот несколько примеров:
В составе SWATF был 101 батальон лёгкой пехоты (подробнее о нём в Войсках Северо-Западной Африки). Численность данного подразделения составляла 2000 (!) человек. Т.е. по численности он соответствовал бригаде (ну, уж полку с гаком совершенно точно). 32-й батальон, судя по юаровским публикациям "по численности соответствовал двум батальонам".
Всё бы нечего, если бе не... одна любопытная деталь - численность рот. То что в юаровских источниках называется "рота" могло состоять от 40-50 чел., до 250 чел. Причём цифры в 150-200-250 (особенно последние две цифры) чел в основном и фигурируют.
Т.е. батальон из пяти рот должен был состоять из 1000 - 1250 чел. плюс штабные подразделения, огневая поддержка, обеспечение и т.д. Вобщем в итоге совсем не батальон. 61-й батальон SADF - как его только не называли в нашей литературе! И батальоном и бригадой. Та же история и с отделениями-взводами и т.д.

Любопытная деталь - основная масса сбитых самолётов с обеих сторон приходится на наземные силы. Ни одна из сторон не ставила себе задачу завоевания и удержания господства в воздухе, хотя обе стороны могли решить эту проблему.
Стороны активно применяли авиацию для борьбы с наземными целями, разведки. Периодически были и воздушные бои - в основном когда ВВС обеих стран утюжили одно поле боя с разных сторон.
У ангольцев и кубинцев состояли на вооружении истребители Миг-21, 23, 23БН, истребители-бомбардировщики Су-22, а в конце войны и Су-25, а также вертолёты Ми-8 и Ми-24. Подготовка кубинцев была лучше чем у ангольцев (те умудрялись после полного курса подготовки в СССР ломать у себя чуть ли не в разы больше авиатехники нежели теряли в бою).
ТТХ Миг-23 позволояли обнаруживать и обстреливать самолёты противника находясь за далностью обнаружения. Скоростные, разгонные и маневренные характеристики также были на высоте (позднее юаровцы будут летать на мигах - во время операций по просьбе ангольского правительства - и отзовутся о нашей технике высоко, в очередной раз). Подкачивал обзор из кабины.

ЗРК С-125, "Оса", "Стрела-2М", радиотехнические средства, зенитная артиллерия (57-мм и 23-мм) и советские военные советники позволяли надёжно прикрывать территорию Анголы и силы ФАПЛА. Но, как часто бывает - техника не решает всех проблем. Мало того, что ангольцы гробили свою технику (и вообще, часто их приходилось переучивать заново уже в Анголе).
Авианаводчики в войсках конечно были, но... Наведение часто осуществлялось примерно так: нужно подавить пулемёт расположенный за пнём пальмы в ста метрах от меня. При этом информация шла на Миг, который нёсся как угорелый и разглядеть с высоты пень не мог при всём желании (да и нетолько пень).
Боеприпасы на самолёты вешали те что подвернутся под руку - накрыть бетонный мост напалмовым баком (часто мимо) было обычным делом. Та же история была и с вертолётами. Больше же всего "досталось" Су-25 - ангольцы переломали половину присланных в первую же неделю, но это было не самым страшным.

И ангольцы, и юаровцы, и унитовцы активно применяли советские ПЗРК "Стрела-2М", малокалиберную зенитную артиллерию. Любопытный момент: советскими зенитками ЗУ-23-2 были укомплектованы три зенитно-артиллерийских полка сначала SADF, а по смене власти и SANDF (современная аббревиатура вооруж. сил ЮАР).
В изобилии в Анголу поставлялись и 14,5 мм пулемёты. Кроме борьбы с авиацией противника зенитки и зенитные пулемёты активно применялись для борьбы с живой силой и техникой противника. Унитовцы и юаровцы часто предпочитали совесткие ПЗРК "Стрела-2М" американским "РедАй".

С момента когда гражданская война в Анголе начала набирать обороты, а проблема прикрытия границ от непрошенных гостей становилась всё острее, SADF быстро сообразили, что необходимо создавать специальные отряды в задачу которых будет входить патрулирование границ, обнаружение, поиск и уничтожение повстанцев. В 1977 году, первые отряды спец. сил были сформированы и скоро стали называться SWASPES.
Части состояли из пеших, конных и мотоциклетных частей. При этом, все бойцы всех подразделений были подготовлены для любых действий в составе любой из этих частей и могли лекго заменять друг друга.
В основном, поиск и патрулирование велись пешком. Иногда в помощь патрулям выделяли кинологов с собаками. Кавалеристы использовали лошадей арабской породы, крепких и выносливых. Мотоциклисты применялись не так часто - всё же отыскать заправку в буше проблематично, а марши постоянно осуществлялись на большие расстояния и на длительное время. В бою и мотоциклисты и кавалеристы спешивались и действовали как обычная пехота.
В данные подразделения был жёсткий отбор, как физический, так и психологический. В первую очередь отсеивали всех "Рэмбо" и "ковбоев".

Войска ЮАР принимали участие в боевых действиях на территории Анголы. Тут нужно внести некоторую ясность. Очень часто на тему войны в Анголе пишут примерно следующее - многотысячные юаровские группировки, сотни танков, авиация столь многочисленная, что за ней не видно неба и не дающая поднять голову, орды наёмников, американцы, военщина, головорезы УНИТА, оккупация Анголы и т.д. и т.п.
Да, американцы оказывали некоторую военную помощь УНИТА. Однако, после Вьетнама армия США по ряду политических причин, в т.ч. внутренних, не могла нормально оказывать помощь третьим странам. В итоге, из США в Анголу (а вернее в Заир, но для Анголы) были поставки, но сравнивать эти поставки с объёмом Советской помощи просто смешно.
Из США в 1975 г, в самом начале войны в Анголе, пришёл 1 (один) корабль с вооружением, в то же время из СССР пришло 7 (семь) кораблей и сотни самолётов с оружием, техникой и снаряжением. Позднее поставки из СССР и с Кубы шли сплошным потоком, из США же они носили эпизодический характер.

Как и многие конфликты 60-80-х гг, ПВ, война в Анголе использовались для испытаний нового вооружения, снаряжения, способов ведения войны. Напр, УНИТА первыми получили в своё распоряжение ПЗРК "Стингер" (гораздо раньше, чем эти ПЗРК попали в Афганистан).
Как и более старые комплексы "Ред Ай", советские "Стрела 2М" они широко применялись для борьбы с авиацией МПЛА. В частности, любимым делом унитовцев было устраивать засады возле аэродромов.
С обеих сторон активно использовались боевые плавцы. При этом, юаровцы в основном проводили диверсии, в то время как кубинцы занимались противодиверсионными делами.

За время войны в Анголе SADF не потеряли ни одного танка в бою "танки против танков". Юаровский танк "Олифант", в прошлом английский "Центурион", был довольно серьёзной машиной - от своего прототипа в нём мало что осталось.
Была заменена система управления огнём, двигатель и т.д. В итоге, юаровские танкисты имели ряд преимуществ перед кубинцами и ангольцами - меньшее время на открытие огня по обнаруженной цели, лучший обзор, не уступающую манёвренность и, главное, лучшую подоготовку танкистов.
Вообще ситуаций "танки против танков" было не много, гораздо чаще танки бились с БМП "Ратель", гранатомётчиками и расчётами ПТУР. Надо отдать должное юаровцам - бились он довольно успешно. А выходить на пусть и хорошо вооружённом, но всё же БТР против танка нужны как минимум крепкие нервы!
В Анголу широко поставялись танки Т-34-85, ПТ-76, Т-54/55, Т-62, а также другая техника - БТР 60, БРДМ-1, БРДМ-2, БТР 152, БТР-40, ЗИЛы, ГАЗы, УАЗы, Уралы, КАМАЗы и т.д.

Часто встречаются заявления о ЮАР как об агрессоре, который пытался опоработить Анголу, загнать её народ в русло апартеида и т.д. Гм, подобные заявления мягко говоря далеки от истины. Да, SADF регулярно проводили операции на территории Анголы, ВВС работало по целям, а спецназ не вылезал с Ангольской территории.
Однако, задачи оккупации никто не ставил. Была помощь сначала ФНЛа, затем УНИТА. Помощь оружием, снаряжением, инструкторами. Периодически на территорию Анголы вводились войска, высаживались десанты.
В данном случае можно провести параллеи с Афганистаном - войскам ставили задачи, войска их выполняли. И когда появляются перлы на тему - что ЮАР проиграла войну, что поражение в этой войне привело к падению апаретиеда и т.д., то это откровенная ерунда.
Так и представляются колонны танков с освободителями и плачущие от счастья негритянки кидающие цветы им под гусеницы! Если учесть соотношение сил и соотношение эффективности войск, то ставь ЮАР задачу окупации Ангола простилась бы с независимостью давным-давно.

ОМЦ: Была ли во время неконвенционной фазы борьбы какая-то доктрина борьбы с повстанцами, которой вы могли бы руководствоваться, или приходилось только следовать подходу: «смотри и учись»?

Брейтенбах: Я бы сказал, что доктрины или боевые уставы, как при конвенционных конфликтах так и при борьбе с повстанцами - особенно при мобильных операциях в сельской местности - будут похожи. Мы все изучали как организовать временный опорный пункт, построить убежище, устроить засаду, не попасть в засаду противника, замести следы, прочитать следы, организовать многодневный наблюдательный пост, вести наступление на опорный пункт или на позицию — все необходимое для выживания, в том числе в буше. Кое-что было взято из книг, что-то из опыта британцев в Малайзии и американцев во Вьетнаме. Но все эти навыки должны были быть адаптированы к текущей обстановке — противнику и местности. Мы экспериментировали и исследовали нашу отрасль знания, никогда не следовали слепо содержанию книги. Особенно когда мы действовали как интегрированная группа с воздушной поддержкой. Была, например, разработанная нами в сотрудничестве с родезийцами так называемая концепция «Файрфорс» (поддерживаемые вертолетами молниеносные удары против опорных пунктов), которая в конечном счете причинила СВАПО гораздо большие потери чем все остальные оперативные методы. Существующая литература при этом также использовалась в качестве отправной точки — тем более американцам уже во Вьетнаме была знакома аналогичная концепция — но ее данные всегда видоизменялись и приспосабливались к весьма различающимся требованиям каждой ситуации, к широкому спектру противников - который колебался от закаленных в бою партизан СВАПО до пушечного мяса ФАПЛА и слегка нерешительных кубинцев. Только психологическая устойчивость и мастерство командиров в применении изученного, а также частое опробование боевых приемов на местности и противнике обеспечивали эффективность 32-го батальона в любой ситуации.

Для закрепления этих навыков и выработки новых концепций мы создали превосходный учебный центр на одном из наших южных опорных пунктов в западном Каприви (база «Буффало»). Там, на различных курсах и школах, весь личный состав подразделения проходил обучение по тем видам боя, которые ожидались. Содержание этого обучения должно было постоянно модифицироваться, чтобы удовлетворять практическим требованиям войны. А под конец у нас были даже механизированные роты, бронемашины и артиллерия, чтобы быть готовыми исключительно к конвенционным угрозам со стороны ФАПЛА или кубинцев, тогда как партизаны СВАПО в основном исчезли. Так что обучение проводилось таким образом, что включало в себя новую тактику, новые директивы ведения боя и новые системы оружия.

ОМЦ: Были ли какие-то трудности с адаптацией?

Брейтенбах: Нет. Мы воевали исключительно в отдаленных областях, даже без рудиментарной инфраструктуры в радиусе тысяч километров буша. Однако эти проблемы черные солдаты 32-го батальона переносили гораздо легче, чем городские белые призывники. Так что, даже в таких условиях подразделение всегда было на высоте.

ОМЦ: При таком неоднородном составе подразделения, возникает вопрос: играли ли какую-то роль, и если да то при каких обстоятельствах, межнациональные и межплеменные разногласия?

Брейтенбах: Было такое, потому что личный состав подразделения происходил из семи различных племен Анголы. У всех был свой родной язык, но все использовали португальский как лингва франка. Племена Юго-Западной Африки — Намибии точно не питали к ним симпатии, что было главной причиной того, почему они не использовались для борьбы с повстанцами к югу от границы. Напротив, южные племена Анголы — если они не находились под властью СВАПО или ФАПЛА — испытывали некоторый энтузиазм.

Когда я принял Chipe Esquadrao, то не был осведомлен о племенной принадлежности людей. Подразделения были перемешаны, без какой-либо связи с этим. Операция «Саванна», если оглянуться назад, представляется обручем, который связал людей вместе, благодаря выкованному в бою товариществу; и оно оказалось крепче, чем межплеменные противоречия. Тем не менее, по окончании операции я поставил себе задачу разъяснить людям, что я не потерплю землячества, политики и даже системы двойного управления - которое существовало, когда лояльность войск еще распределялась между мной и Чипендой. В будущем должно быть только одно племя, а именно батальон, и я в этом племени «вождь», таков был посыл. Несколько человек, которые этого не приняли, были отправлены в лагерь беженцев в Рунду.

Я пытался создать дух подразделения, что обычно присуще только в специальным силам. Серия их побед в полностью завершенной операции «Саванна», и уважение, выражаемое им белыми войсками, от которых нам был придан эскадрон броневиков, послужили для этого хорошей основой. Мы разработали эмблему войск, берет, пояс и нарукавный шеврон. Неизбежным результатом было, что солдаты начинали, как школьники, гордиться своей униформой и чувствовать себя — особенно в присутствии женского пола — на три метра ростом.

ОМЦ: Как выглядели в батальоне отношения между расами, с учетом того, что командиры были в основном белыми? И это во времена расовой сегрегации?

Брейтенбах: Первоначально все командиры, начиная с уровня взвода, были белые южноафриканцы, пока мы не начали посылать на офицерские курсы закаленных в боях черных сержантов и унтеров - после чего некоторые из них могли быть назначены командирами взводов и рот. Я проводил политику открытого предпочтения выходцев из черных солдат. Все белые претенденты на членство в батальоне должны были проходить строгий отбор, сравнимый с таким же в специальных силах, таких как САС. Если они проявляли какие-то тенденции апартеида, их отправляли туда, откуда они пришли. Затем все командиры взводов должны были успешно пройти последнее испытание: получить признание у своих людей. Которое вырабатывалось в первом бою, где можно было пронаблюдать их реакцию. Вместо того, чтобы действовать против противника так, как они делали это обычно, они сперва ждали как поведут себя «новички» и анализировали их «огнестойкость». Я всегда консультировался с черными унтерофицерами. Если они признавали новичка энергичным командиром - его будущее в батальоне было обеспечено, если нет - его немедленно переводили.

Связь между черными солдатами и белыми командирами укрепилась настолько, что у меня возникали проблемы с задействованием взводов, когда командир взвода был в отпуске, переводился в другое подразделение или, как к сожалению слишком часто происходило, получал ранение и улетал в Южную Африку. Тогда они тяжело переносили бои и приветствовали возвращение своего «tenenti» с большим воодушевлением и часто более чем с парой пива.

Батальон был для людей центром жизни, внешний мир почти не замечался, и они были изолированы от политики и других событий. Отчасти так было потому, что мы и физически были заблокированы, и база «Буффало» представляла собой герметично огороженную область - «запретную зону» в Каванго, в которой жили солдаты и члены их семей.

ОМЦ: Наряду с лояльностью, боевым духом и боевым товариществом, о котором говорилось до сих пор, имелась ли другая мотивация, влиявшая на войска?

Брейтенбах: Среди личного состава, несомненно, были твердые антикоммунисты, особенно среди бывших людей ФНЛА, но это никогда особенно не подчеркивалось и не выставлялось на обозрение. К середине 1976 года весь личный состав батальона был приписан к южноафриканской армии. Она стала для них новым домом, особенно после того как они получили южноафриканское гражданство. Иногда мы брали в плен солдат ФАПЛА или УНИТА, которые все без исключения присоединялись к нам. Мы могли ожидать, что эти пленные будут «пропитаны» русским или китайским коммунизмом. Но они отказывались от этой чуждой идеологии и полагали за честь воевать в нашем подразделении, очевидно потому, что находили притягательным дух 32-го батальона.

ОМЦ: Были ли успешные попытки со стороны противника внедриться в подразделение и подорвать моральный дух или разжечь конфликт лояльности?

Брейтенбах: После «Саванны» была попытка партийного секретаря ФНЛА Роберто вернуться на политическую сцену, в ходе чего он хотел взять под контроль батальон, чтобы идти с ним на Луанду. Я полагаю, это было связано с неудачной попыткой наемников «полковника» Каррена вырвать Анголу у МПЛА. Партийный секретарь имел доступ в «Буффало» и наши тайные объекты в Окаванго, но я помешал его плану, прогнав его и немногих его сторонников в лагерь беженцев к югу от Рунду. Никогда больше никакому противнику проникнуть в наше подразделение не удавалось, потому что «агентов» весьма быстро и с энтузиазмом разоблачали новобранцы, прибывавшие в 32-й батальон.

ОМЦ: В некоторых ваших книгах вы подчеркиваете, что политики продемонстрировали недостаточную способность или готовность понимать динамику и природу этого конфликта. Это нередкое обвинение солдата в адрес политиков. Можно ли сделать вывод, в этом конкретном случае, что исход войны был бы другим, если бы командиры имели большую свободу действий?

Брейтенбах: Нужно заботиться о том, чтобы над командиром не стояло руководство, которое находилось бы в конфликте с нашей демократической философией или конституцией. Генералов не выбирают, но со стороны правительства они побуждаются к тому, чтобы исполнять четко определенные военные задачи. Однако задачи, которые поступают верховному командованию от правительства, должны устанавливать цели, ограничения и другие параметры, чего можно достичь только соответствующим планированием совместно с высшим военным командованием. В Южной Африке это достигалось через Государственный совет безопасности (ССК). Уинстон Черчилль для этой цели во время второй мировой войны созвал военный кабинет, в котором были представлены и интегрированы ВМС, сухопутные войска и ВВС, под бдительным оком лорда Алана Брука, правой руки Черчилля. Наш ССК мыслился как то же самое, но на самом деле был лишь бледной копией британской системы; можно сказать, что если Великобритания находилась в состоянии тотальной войны, то наша война в буше в сравнении в ней выглядела какой-то «блевотиной» на краю географии.

Самой большой проблемой было то, что наши политики вмешивались непосредственно в ход боевых действий. Они должны были сконцентрироваться на политической стратегии и отдать генералам военную стратегию и тактику. Политические решения — прерогатива политиков, в то время как военная стратегия и тактика являются инструментами, с которыми военные лидеры реализуют политические цели.

От 32-го батальона ожидали проведения военных кампаний специфических видов: так называемых «внешних операций», которые включали в себя уничтожение опорных пунктов и учебных лагерей СВАПО и разгром районов концентрации войск ФАПЛА и кубинцев. Это лишало СВАПО оперативного простора и безопасных тылов в Анголе. Эта задача была повторена несколько раз в крупных операциях, с надеждой на то, чтобы в конце концов захватить контроль над провинцией Кунене и уничтожить ФАПЛА-кубинский щит, за которым могли прятаться СВАПО.

ОМЦ: Однако, вроде бы это получалось. В чем была проблема?

Брейтенбах: Наш министр иностранных дел, Пик Бота, [ Pik - «пингвин» (африкаанс), прозвище Рулофа Фредерика Боты - прим. перев.] имел привычку после каждой победы топать в заирскую Лусаку и возвращать наши приобретения врагу, выводя нашу армию из Анголы и из только что занятых областей. Так что нам приходилось повторять операции несколько раз, когда проникновение СВАПО в Намибию снова усиливалось. К счастью, у нас были генералы, которые полагали краеугольным камнем своей военной стратегии наступление вглубь территории противника и не готовы были просто ждать, пока враг растворится среди населения Намибии.

Этот «цирк туда-сюда» берет свое начало с момента окончания «Саванны»; мы повторяли эту фигню в нескольких крупных операциях вплоть до 1988 года.

ОМЦ: Но даже на менее известных театрах военных действий случалось более решительное политическое вмешательство в войну, нет?

Брейтенбах: Ну да. Я, как и многие другие офицеры, понимал так, что целью было лишить СВАПО районов безопасного развертывания и отдыха, из которых они могли бы действовать. С этой целью я всегда применял свои роты в южной части провинции Кунене. Наше проникновение в район ограничивал дефицит подходящего транспорта, что заставляло нас преодолевать огромные дистанции пешком.

С учетом других наших обязательств, в провинции Квандо-Кубанго, и необходимости давать войскам отдых или проводить их обучение, я не мог отправлять в провинцию Кунене более шести пехотных взводов одновременно. Тем не менее, мы смогли оттеснить СВАПО из наиболее важных районов. При том, что мы не могли допустить дальнейшей эскалации, потому что имели слишком мало войск для того, чтобы обладать неограниченной инициативой. Так как в этой части Анголы мы находились в области племени кваньяма, я решил укрепить свои боевые силы за счет подготовки их воинов. У меня уже были в батальоне несколько кваньяма, и я специально обучил их методам партизанской войны в нашем сверхсекретном опорном пункте в западном Каприви. Я применял их как «псевдо-СВАПО» в двух важных ситуациях, во вражеской униформе, и они показали себя чрезвычайно эффективными. Также я думал запросить специальные силы отправить советников для тренировки отдельного батальона кваньяма, который должен был доминировать в провинции Кунене столько, сколько это было бы необходимо, противоборствовать СВАПО и предотвращать их поддержку со стороны ФАПЛА.

Многие кваньяма уже являлись бойцами УНИТА, так что эта организация была для нас главным источником новобранцев. Тогдашним командиром УНИТА, отвечавшим за эту провинцию, был доктор Вакула Кута Ка-Шака. Соответствующий военным руководителем УНИТА, генерал Шеваль, сам был кваньяма и уже предпринял несколько операций в провинции.

На этом этапе - усиление кваньяма инструкторами, оружием и боеприпасами - оба были очень рады. Я и сегодня убежден, что наши генералы имели намерение таким способом держать СВАПО подальше от провинции Кунене, в соответствии с этим планом.

Однако главарь УНИТА Савимби, из племени овимбунду, смотрел на гораздо более агрессивных кваньяма внутри своей организации с определенной антипатией, и боялся укрепления власти Ка-Шаки и Шеваля. Тогда он встретился с южноафриканским министром обороны и убедительно выступил за усиление военной поддержки провинции Квандо-Кубанго за счет Кунене, стратегически более важной.

Вскоре после этого Ка-Шака таинственным образом исчез, судьба неизвестна. Шеваль был отстранен от командования при сомнительных обстоятельствах, заточен в Жамбе (штаб-квартира УНИТА), и впоследствии убит Савимби. Дружественная ЮАР южная Ангола, которая могла бы надежно предотвратить или сдержать натиск СВАПО и ФАПЛА с кубинцами, так и не была реализована.

ОМЦ: То есть, явный провал политиков, как во Вьетнами или Ираке?

Брейтенбах: Кроме того, здесь была пассивность со стороны специальных сил, которые на тот момент находились под командованием пришедшего где-то год назад бывшего начальника военной разведки и применяли свои ресурсы исключительно для поставок вооружения УНИТА. Это была не столько помощь сколько проблема, поскольку задача поставок передавалась военной разведке, в недавно созданную Special Tasks Sektion. Здесь использовались специальные силы, которыми командовали хладнокровные офицеры, которые тем не менее не имели профессионального подхода к партизанской войне. Когда я за несколько лет до того основал специальные силы, я проводил обучение дружественных партизанских формирований, в стиле «зеленых беретов» или САС, как крайне важное для южноафриканских спецопераций за рубежом. Но у генерала, командовавшего специальными силами теперь, были на этот счет другие взгляды. К тому же так вышло, что я уже давно был отправлен, вместе с «грязной дюжиной», тренировать людей Чипенды.

Поэтому обучение и применение партизанских групп в количестве, достаточном для контроля провинции Кунене (кваньяма или нет) никогда, к сожалению, не принималось во внимание ни членами ССК ни военной разведкой. Очевидно, отсутствовало заслуживающее доверия мнение военных, которое сделало бы ясным для кучи гражданских из ССК, что контроль над областью со стороны вдохновленных нами партизан был бы предпосылкой к тому, чтобы после вывода южноафриканских войск СВАПО и ФАПЛА было бы не так просто занять освободившееся место. Мы могли создать большое мерзкое болото, через которое бойцам СВАПО и войскам ФАПЛА было бы гораздо тяжелее пробиваться к границе с Намибией.

Вместо этого в провинции Квандо-Кубанго, по настоянию Жонаша Савимби, который пользовался значительным политическим влиянием в службе военной разведки и Совете безопасности, была создана за кучу денег регулярная армия УНИТА. Которая неоднократно показала, что не может зачистить даже мусорную корзину, не говоря уж о том, чтобы победить в боях малого масштаба.

Так пришли к тому, что 32-й батальон получил повторное задание - чтобы спасти УНИТА от тотального уничтожения. Так называемые партизаны УНИТА плесневели на своих небольших базах, в равной мере игнорируемые Савимби и ФАПЛА, потому что они просто не имели значения. Единственно из-за чего Савимби выглядел хозяином значительной части Анголы - ФАПЛА эта территория была неинтересна, за исключением нескольких алмазных рудников.

Однако его провинция весьма эффективно использовалась его врагами для других целей. При их появлении Южная Африка должна была снова и снова посылать регулярные войска, чтобы спасать шкуру Савимби, со всеми связанными с этим политическими последствиями. В большинстве случаев им не стоило беспокоиться даже о своих линиях снабжения в провинции Кунене, потому что мы торчали здесь, чтобы уделять провинции должное внимание.

Однако, иногда нам удавалось обмануть политиков. В 1983 году была начата операция «Аскари», чтобы в очередной раз вытеснить ФАПЛА из провинции Кунене и уничтожить находящиеся там базы СВАПО. Без оповещения политиков, одновременно была проведена операция «Форте», во время которой полностью весь 32-й батальон был применен «в духе чиндитов», как партизанское соединение. [Чиндиты - специальные силы Британской Индии, действовавшие в 1943 - 1944 гг. в Бирме методами глубинной разведки и партизанской войны - прим. перев.]

Хотя эти операции были скорее дополнением к конвенционным действиям механизированных боевых групп, наступавших, в рамках большой операции «Аскари», вглубь провинции Кунене, захватывающих там опорные пункты и разрушающих их, от Онгивы на юге через Эвале и Мпупу до северного Кувелеи. 32-й батальон инфильтрировался по тропам в буше - частью на транспорте частью пешком, глубоко в густые леса восточного Кунене, далеко за линию обороны ФАПЛА. Мы локализовали базы СВАПО, которые считали себя защищенными, и напали на них.

Тем временем южноафриканская механизированная бригада наступала на север, чтобы ударить по бригаде ФАПЛА в большом и решительном сражении возле Кувелеи. Когда потерпевшая поражение бригада ФАПЛА отходила, эти измотанные войска получили сюрприз в виде действовавшего глубоко в тылу 32-го батальона. Бригада была уничтожена, также как и еще одна, которая предприняла попытку ударить с севера, чтобы спасти первую. Обе бригады потеряли все свои танки и почти все БМП. ФАПЛА были разбиты и изгнаны из всей провинции Кунене.

32-й батальон при этом получил удобный случай вооружить плохо снаряженных кваньяма из войск УНИТА, чтобы создать свободную зону без ведома Савимби, службы военной разведки и южноафриканского правительства. Но эта тайна долго не продержалась, и вскоре наш министр иностранных дел снова был в дороге, чтобы подарить все завоеванное. Это снова означало вывод войск, в том числе 32-го батальона.

Мы все же имели намерение остаться, чтобы сделать из кваньяма партизанскую армию, а провинции Кунене — как минимум безопасный район для партизанских баз УНИТА. Но министр иностранных дел приехал из Лусаки с радостной вестью, что все проблемы разрешены дипломатическим путем и вышеупомянутый вывод войск должен состояться. Таким вот образом была закончена очень многообещающая операция, потому что министр иностранных дел не понимал стратегических возможностей партизанской войны. Это доказывает, как мало политики знают о военном деле.

Мы были вынуждены иметь дело с политиками, которые думали, что они понимают в войне больше, чем профессиональные солдаты. Из тех, что говорят, что война слишком серьезное дело, чтобы поручать его генералам. Это надменное отношение достигло пика презрения во время боев 1987 — 88 гг. на Ломбе. Эта река была местом, на котором произошли решающие бои, приведшие к поражению четырех крупнейших ФАПЛА-кубинских соединений, которые были разбиты легкой южноафриканской механизированной бригадой.

Перед этим пять механизированных бригад ФАПЛА пересекли Квито, к востоку от Квито Кваневале, по единственному доступному мосту, чтобы атаковать Мавингу и захватить аэродром, с которого Савимби должны были нанести смертельный удар. Он скрывался в отдаленной Жамбе. Савимби, как обычно, заорал: «Убивают! Убивают!» — и южноафриканская армия в очередной раз была направлена ССК на его спасение. 32-й батальон — а кто больше? — укрепился на Ломбе, чтобы остановить продвижение противника. Остальные части были отведены, чтобы вместе образовать легкую бригаду. Но было ли это правильным?

Южноафриканцы снова были должны оттеснять противника. При этом нужно было нанести ему максимальные потери, однако нигде местность не предоставляла возможности создать для вражеских бригад затруднения и окончательно их уничтожить. Успешно завести противника в ситуацию, где он будет успешно уничтожен, при минимальных собственных потерях — главное качество способного командира.

А если командиру навязывать философию, которую называют «ситуация win-win», где ни одна из сторон не выигрывает и не проигрывает, то эта новация - настоящее «кощунство» с точки зрения «благородного» искусства ведения войны. Именно это ССК проделывал с нами, хотя это может быть исключительно порождением мозга карьерного политика, взрастившего в себе навыки международного дипломата. Министр иностранных дел Пик Бота под это описание подходит. Но война это не вид спорта, в котором обе стороны могут при случае договориться на ничью. Это дело жизни и смерти, характеризующееся агрессивной волей и сильной, иногда отчаянной решимостью победить врага. Одна сторона покидает поле боя как победитель, тогда как другая всегда терпит сильный ущерб или же полностью побеждена. Иногда обе противоборствующие армии оказываются в патовой ситуации, тогда они отходят чтобы перегруппироваться, восполнить потери или доукомплектоваться, только за тем чтобы потом снова продолжить борьбу.

В любом случае, среди нас, полковников, были такие, кто настаивал на том, что нужно просто продолжать наступление на западный берег Квито, чтобы захватить Квито Кваневале с запада, что означало бы выход в тыл врага. Таким образом перекрывался логистический центр противника и, что возможно еще важнее, занимался единственный мост. Южноафриканская бригада разместилась бы точно на пути снабжения и отступления противника, и он был бы отрезан от своих поставок.

Продвижение бригад было замедлено уже в виду того, что 32-й батальон остался на Ломбе. Но они могли там оставаться долгое время, пока текли поставки, или они могли отступить назад на Квито Кваневале. А если бы мы взяли Квито Кваневале, они оказались бы на чужом берегу без снабжения, машины скоро не смогли бы ездить, и войска сдались бы без единого нашего выстрела. Зачем нужен танк без топлива? Он превращается в обычный железный ящик, экипаж которого по выходе наружу оказывается среди многочисленных бойцов УНИТА, которые с энтузиазмом перережут им горло, особенно кубинцам. Так что пять бригад были бы уничтожены без остатка.

В годы Второй мировой войны ожесточенные сражения происходили и на севере африканского континента. Здесь, в песках Сахары и на средиземноморском побережье схлестнулись между собой войска итало-германской коалиции и силы союзников, в первую очередь британцев. Советский Союз участия в боевых действиях на африканском континенте в силу географического положения не принимал, однако, как удалось установить историкам, наши соотечественники все же успели поучаствовать в Африканской войне.

Можно выделить несколько категорий русских и советских людей, принимавших участие в боевых действиях против итало-германских войск на африканском континенте. Во-первых, это были эмигранты и дети эмигрантов из Российской империи, которые еще до войны или в начале Второй мировой войны стали кадровыми военнослужащими британской или французской армий. Наибольшее количество эмигрантов и их потомков служило во Французском Иностранном легионе. Во-вторых, это были выходцы из Российской империи, проживавшие в странах Средиземноморья и с началом войны оказавшиеся в составе войск союзников. В-третьих, это были советские военнопленные, которые содержались в германских лагерях для военнопленных на территории Северной Африки.

История участия русских и советских солдат в боевых действиях на севере Африки известна плохо. Ее приходится буквально восстанавливать по крупицам, и колоссальная роль в этой нелегкой и благородной задаче принадлежит нескольким энтузиастам — профессиональным историкам и историкам — «любителям». Они смогли установить имена некоторых русских, советских военнослужащих, а также военнослужащих армий союзников, имевших русских предков.

К первой группе (военнослужащие армий союзников) можно отнести, например, капитана Джордж Майкл Александр Уэрнера, служившего в британском уланском полку. Несмотря на английскую фамилию, некоторое отношение к России он все же имел — доводился праправнуком самому Александру Сергеевичу Пушкину. Его мать Анастасия в 1917 году вышла замуж за английского барона Гарольда Уэрнера и осталась в Англии. Джордж Уэрнер был ее единственным сыном. В декабре 1942 года он погиб в Северной Африке в возрасте 25 лет.

Советские и русские солдаты в Африке в годы Второй мировой войны К этой же категории участников войны в Северной Африке можно отнести и подполковника Димитрия Георгиевича Амилахвари — Зедгинидзе (1906-1942). Потомок старинного грузинского княжеского рода Амилахвари, Димитрий доводился внуком российскому генералу от кавалерии Ивану Амилахори. Он родился в 1906 году в Базоркино (ныне это село Чермен Пригородного района Республики Северная Осетия — Алания). Когда в Грузии победила советская власть, семья Зедгенидзе-Амилахвари бежала в соседнюю Турцию, а оттуда выехала в 1922 году во Францию. Даже на чужбине она не захотела прерывать старинную традицию воинской службы своих мужчин. В 1924 году 18-летний Димитрий поступил в знаменитое французское военное училище Сен-Сир, а в 1926 году начал службу во Французском Иностранном легионе.

В 1927 году князь получил французское гражданство и женился на княжне Ирине Дадиани (1904-1944), тоже представительнице старинного грузинского аристократического рода. Димитрий принимал участие в боевых действиях французских колониальных войск в Марокко. Когда началась Вторая мировая война, князь Димитрий Амилахвари принимал участие в боевых действиях против гитлеровцев и итальянцев в самых разных уголках мира. Он воевал в Норвегии в составе французского экспедиционного корпуса, принимавшего участие в Норвежской кампании, затем был эвакуирован в Англию, где присоединился к движению «Сражающаяся Франция». Затем офицер вернулся в Африку, сражался в Эритрее, затем в Ливии — против итало-германских войск. 24 октября 1942 года 35-летний подполковник погиб в сражении при Эль-Аламейне. В 1955 г. Димитрий Амилахвари посмертно получил орден Почетного легиона. Сейчас в Грузии он тоже считается национальным героем. В Гори, где жил род отца Димитрия Амилахвари, в память о грузинском офицере — подполковнике французской армии установлена памятная стела.

Ко второй категории российских и советских людей, принимавших участие в борьбе с гитлеровцами в жарких странах Северной Африки, можно отнести С.Н. Еникеева. В прошлом лейтенант Черноморского флота, уроженец Севастополя Еникеев вместе с «белыми» покинул Россию. Он обосновался в Тунисе, где устроился преподавателем теоретической механики в российский Морской корпус в Бизерте. Однако потом Морской корпус был закрыт и бывшему офицеру российского императорского флота пришлось искать работу. Он устроился в аккумуляторную мастерскую, а затем добился более серьезной должности — стал начальником электротехнической службы торгового порта г. Туниса.

Когда началась Вторая мировая война, немолодой уже С.Н. Еникеев решил вспомнить молодость и службу на флоте. Он поступил в Военно-морские силы Франции, получил звание капитан-лейтенанта и был назначен старшим механиком военно-морской базы по ремонту подводных лодок. Но уже через год службы Еникеев отравился хлором. Его демобилизовали из военно-морских сил и списали на берег. Его сын, П.С. Еникеев, служил на французской военно-морской лодке «Сфакс», потопленной подлодкой германского флота в районе Касабланки. Уже после демобилизации с флота, Еникеев-старший был вынужден работать электромехаником и ремонтировать немецкие подводные лодки в порту Бизерты. Здесь он и решил отомстить за смерть сына. Опытный механик был направлен чинить электродвигатель немецкой подводной лодки «У-602». И смог сделать так, что при полном ходе произошло бы замыкание обоих электромоторов. 23 апреля 1943 года «У-602» затонула вместе с экипажем. Так старый русский моряк отомстил за гибель сына — военного моряка французского флота.

Третья категория — советские военнопленные в Африке. Ученый-историк Владимир Беляков пишет, что не менее 200-300 наших соотечественников принимали участие в боевых действиях на территории Северной Африки. Другой историк, А.З. Егорин, приводит численность советских военнопленных, отправленных в Африку на строительство укреплений и иные тяжелые фортификационные работы. Речь идет примерно о 22 тысячах человек. Советских военнопленных, угнанных в африканские лагеря, даже прозвали «белыми рабами Роммеля». Их заставляли строить объекты военной инфраструктуры, использовали в качестве носильщиков в трудовых батальонах. Большинство советских военнопленных, угнанных в Африку, погибли — они умерли от болезней, сахарской жары, не выдержали бесчеловечного обращения конвоиров.

Известно, что после разгрома Африканской армии Роммеля, командование союзников приняло решение собрать оставшихся в живых советских военнопленных в батальон, который доставили сначала в Иран, а затем — в Советский Союз. Но и на родине этих многострадальных людей ждала непростая судьба. Почти все они были арестованы и отправлены в советские лагеря.

После того, как английскими войсками были разгромлены итало-германские войска в Тунисе, Северная Африка стала плацдармом для последующей высадки войск союзников на юге Европы. Для усиления англо-американских войск, в Северную Африку были переброшены подразделения из польской армии генерала В. Андерса, сформированные на советской территории и включавшие в себя не только польских военнослужащих, но и русских, украинцев, белорусов, евреев, литовцев, проживавших на территории Западной Украины и Западной Белоруссии. К февралю 1942 года армия Андерса насчитывала уже 73 тысячи военнослужащих. Сам командующий не желал воевать на восточном фронте и сумел добиться от советского командования разрешения на вывод своих подразделений в Иран. Более того, Андерс сумел защитить русских, украинцев, белорусов и евреев, которые служили в его армии и были гражданами Советского Союза. Им также разрешили продолжить службу в этом формировании.

С сентября 1942 г. армия Андерса действовала в Ираке, где ей было поручено выполнение обязанностей по охране очень важных в стратегическом отношении нефтепромыслов в районе Мосула и Киркука. Именно из Ирака подразделения армии Андерса были переброшены в Египет. Командование союзных войск не собиралось использовать польскую армию в североафриканских баталиях, однако рассчитывало на помощь Андерса в боевых действиях в Италии. Поэтому в Египте из частей армии Андерса и подразделений Карпатской бригады началось формирование 2-го польского корпуса, который в феврале 1944 г. был переброшен в Италию. К армии Андерса присоединилось и немало освобожденных союзниками советских военнопленных. До сих пор на английских военных кладбищах в этой стране покоятся наши соотечественники с украинскими, белорусскими, русскими и еврейскими фамилиями.

Решение проблемы советских военнопленных требовало более близкого взаимодействия советского и союзного командования. Поэтому в Каир был направлен офицер связи по репатриации военнопленных — майор Анисим Карасов. Дело в том, что Египту было суждено стать перевалочным пунктом по репатриации советских военнопленных из Италии на родину — через Центральную Европу, где шли боевые действия, наладить репатриацию было невозможно. До конца 1944 г. в Египет доставили 5694 человека. Обеспечение продовольствием и обмундированием взяла на себя английская сторона.

Кстати, о жизни советских военнопленных в египетских лагерях для репатриируемых сохранились достаточно интересные воспоминания — их оставил азербайджанец Сулейман Велиев, писатель, который тоже служил в Красной армии, попал в плен и был репатриирован из Италии в Египет. Он находился в лагере Джинейфа, где по инициативе советского офицера связи майора Анисима Карасова был сформирован полк. Более того, 7 ноября 1944 г. на плацу лагеря был проведен военный парад. Вчерашние советские военнопленные маршировали в честь очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В январе 1945 года в Каир прибыла новая советская военная миссия под руководством полковника М. Ставрова, которой предстояло завершить процесс репатриации бывших военнопленных. Через Палестину, Сирию и Ирак советских граждан доставляли в Иран — и далее в Советский Союз.

Как свидетельствуют исторические документы, репатриация бывших советских военнопленных из Египта в Советский Союз была завершена к апрелю 1945 года. Среди репатриантов были вчерашние партизаны, сражавшиеся в Италии в составе местных итальянских антифашистских партизанских отрядов. Надо отметить, что присутствие бывших советских военнопленных в Египте отложило определенный отпечаток на отношения между двумя странами. В Египте постепенно возрастал интерес к Советскому Союзу, к социализму. По иронии, в годы Второй мировой войны Гамаль Абдель Насер и другие египетские национальные социалисты, которые позже будут сотрудничать с Советским Союзом и проведут в Египте революцию, ориентировались на гитлеровскую Германию и прямо восхищались итальянским фашизмом и германским национал-социализмом. Наоборот, король Фарук и его окружение сотрудничали с британскими властями и, соответственно, были настроены против Германии. Когда 15 мая 1944 года в кинотеатре «Опера» в Каире демонстрировался документальный фильм «Сталинград», на его просмотр прибыла вся верхушка египетской военной и политической элиты во главе с самим королем Фаруком. Повлияло пребывание в Северной Африке и на советских военнослужащих. Например, азербайджанский писатель Сулейман Велиев (на фото), которому довелось побывать в Египте и Ираке, впоследствии написал под воздействием своих впечатлений «Арабские рассказы».

Египет в годы Второй мировой войны был не единственной североафриканской страной, где находились советские военнопленные. Так, еще после разгрома интернациональных бригад в Испании, сражавшихся против франкистов в гражданской войне, 156 граждан Советского Союза — добровольцев-интернационалистов — оказались на территории Алжира. Туда их перебросили из Франции, в которую отступили многие антифашисты после поражения республиканцев в гражданской войне в Испании. Часть советских граждан была размещена в городе Джельфа на склоне Атласских гор.

Когда в Алжире высадились англо-американские войска, они первоначально не предпринимали каких-либо действий по освобождению советских военнопленных, и те продолжали находиться в своем лагере. Лишь в марте 1942 года советские военнопленные были переселены в крепость Кафарелли, а затем им разрешили выходить в город за покупками. 14 июня 1943 года советские интернационалисты были через Египет, Ирак и Иран репатриированы в Советский Союз. Кроме советских граждан, в СССР были отправлены и другие добровольцы-интернационалисты, не являвшиеся выходцами из республик Советского Союза. Это были 40 человек, включая 15 немецких антифашистов, а также выходцев из Венгрии, Польши, Чехословакии и Франции. В Алжире оказался и Б.Н. Фридман, который в сентябре 1943 года сбежал из лагеря для военнопленных на Корсике, присоединился к корсиканским партизанам, а затем перебрался в Алжир.

История полной трагедий и лишений эпопеи советских и русских людей в Северной Африке в годы Второй мировой войны еще ждет своего полноценного исследования. Остается лишь отметить, что даже здесь, на далеком южном побережье Средиземного моря и в песках Сахары, многие наши соотечественники оставались доблестными воинами, сражаясь против гитлеровцев и их союзников, пусть и в рядах британских или французских войск.

11221